– Мой отец так не считал, – с горечью сказала Лили. – Он никогда не мог простить ей того, что она родила Жан-Жака для своего первого мужа, а для него не смогла произвести на свет никого, кроме меня и еще нескольких мертворожденных детей. Теперь-то ты понимаешь, почему он ненавидит Жан-Жака? А что до меня, то я для него – всего лишь последняя надежда на продолжение рода.
– Лили, ты не должна так расстраиваться. Я уверена, что все совсем не так…
– Нет-нет, все именно так! Поверь мне, это правда. Да мне и сам отец об этом сказал. Теперь ты понимаешь, почему я бы предпочла быть дочерью кучера! Кучер любил бы меня такой, какая я есть, просто потому, что я – его дочь.
– Твой отец – хороший человек, – возразила Коффи. – Но дело в том, что он очень набожный, я бы даже сказала… чересчур набожный. Вот почему я хочу, чтобы ты прислушалась к моим словам и хорошенько их запомнила. А ведь обычно ты все забываешь…
Лили потупилась и пробормотала:
– Няня, прости меня. Я не хотела быть такой грубой.
Коффи снова погладила собеседницу по плечу.
– Ты расстроена, детка. Ты очень устала и к тому же голодна. Последние несколько дней были далеко не лучшими в твоей жизни. Но ты держишься прекрасно, хотя и вынуждена путешествовать в обществе мужчины, который едва тебя не обесчестил.
Лили грустно улыбнулась.
– Коффи, только представь!.. Он попытался меня обесчестить, даже не зная, какое у меня большое приданое. Но, с другой стороны, он, наверное, дошел до крайности, живя в монастыре.
– Вы, миледи, очень даже хорошенькая, и этого вполне достаточно, чтобы мужчина проникся к вам страстью, – с серьезнейшим видом ответила няня. – Мужчины – рабы собственной плоти, и часто одно лишь присутствие женщины лишает их даже тех крох разума, что дал им Господь.
– Вот и я об этом! – воскликнула Лили. – Да, именно это и случилось с негодяем, и мой отец сразу все поймет. В конце концов, ему никогда не надоедает вещать о грехах плоти и низменных потребностях мужчин…
– Хватит разговоров на эту тему, – заявила Коффи. – Я хотела бы вернуться к тому, с чего начала, а именно, к твоему отцу. Несмотря на все обиды, нанесенные твоим нежным чувствам, для тебя же лучше в общении с ним держаться как можно скромнее. Продемонстрируй свое раскаяние. Не будет лишним опуститься на колени и попросить у него прощения.
– Вот этому не бывать! – возмутилась Лили. – Я попрошу у него прощения за то, что случайно упала на монастырский двор, но я никогда не опущусь перед ним на колени. Ни перед ним, ни перед каким-либо другим мужчиной!
– Ну тогда, дорогая, пусть гордость твоя бежит впереди ума, а мне лишь остается молиться о том, чтобы гордыня не сгубила тебя окончательно.
– Коффи, да не будь ты такой занудой! Не переживай, я изображу смирение. Увидишь, все само собой устроится. Как всегда.
– Только не забывайся, Лили. Помни свое место, – напомнила няня.
– С тобой разве забудешь?! Но хватит об этом, Коффи. И не смотри на меня с таким осуждением, ладно? Стань снова моей подругой!
Коффи молча поджала губы – словно только что съела самый кислый лимон на свете. Старая нянька ни словом не обмолвилась о своем дурном предчувствии. Коффи была почти уверена: его светлость уволит ее сразу по возвращении и погонит прочь. И при одной мысли об этом у нее разрывалось сердце…
В десять вечера того же дня карета въехала в широкие ворота Сазерби-Парк. Лили очень хотелось знать, о чем подумал француз сейчас, увидев роскошный особняк герцога. Едва ли ему приходилось бывать в таких вот домах. Лили надеялась, что открывшийся вид подействует на негодяя устрашающе. Она украдкой взглянула на своего обидчика. Увы, ее ждало разочарование; он смотрел не на дом, а себе под ноги. А монах спал.
