Я застал их на кухне. Дед удерживал обмякшую и почти упавшую на пол бабушку за плечи. Та была ужасно бледной. Глаза ее были полны слез и не выражали абсолютно ничего. Она смотрела сквозь меня и на меня одновременно. Губы ее медленно шевелились в попытке что-то нам сказать.
– Ну? Что там? – не выдержал дедушка, усаживая ее на табурет.
Я кинулся к кувшину с водой.
– Тимочку парализовало, – наконец выдавила из себя бабушка очень сдавленным голосом.
Поток вдыхаемого воздуха застрял во мне где-то по пути к легким. Стакан для воды я так и не смог взять в руку и оставил его возле кувшина. Стены кухни, окно, холодильник поплыли передо мной.
– Подержи ее, Костик! – взбодрил меня голос дедушки, который прямо в эту секунду передавал мне в руки слабеющую от избытка эмоций бабушку.
– Ой, ой, ой! – тихо выдавливала она из себя.
Я придерживал ее за плечи, пока для нее готовилось что-то из лекарств, лежавших в нашей домашней аптечке.
– Звонить в скорую? – Пришел я в себя, спрашивая дедушку.
– Нет. Пока не надо, – быстро ответил мне он и начал вливать в рот бабушке что-то из маленькой кружки.
Едва он это проделал, как мы проводили ее в комнату и уложили на диван.
– Тимочку парализовало! – снова напомнила нам она о трагедии, в которую сложно было сейчас поверить.
Дедушка сел возле нее на край диван. Я встал рядом, но не смог долго находиться без дела. Поток непонятных мыслей разрывал мою голову на части. Что-то навалилось на меня так сильно, что я неудержимо зарыдал, не в силах справиться со своими эмоциями. Слезы лились сами собой минут пять или больше. Я смотрел в окно комнаты и не видел в нем ничего, кроме света.
– За что? За что? За что? – бубнил я шепотом самому себе, прекрасно понимая вместе с этим, что не получу ответа на свой вопрос.
Случившегося уже не повернуть назад. Факт был на лицо. В жизни моей семьи случились катаклизмы, характер которых был еще никому до конца не ясен. Моего брата не скоро выпишут из больницы. Если дело дошло до паралича, то явно речь пойдет о долгом лечении и завтра утром он, как всегда сияющий или сосредоточенный, не появится на пороге нашей квартиры, чтобы донимать меня своим физическим превосходством и писать очередной портрет заказчику.
Папа появился дома лишь к ночи. Его было не узнать. Словно в прихожую вошел посторонний мужчина. Цвет лица его сменился с бледного на серо-коричневый. Щеки впали так, что на их месте образовались глубокие провалы. Глаза ввалились внутрь, обнажив не то синяки под собой, не то еще что-то темное. Он устало, без сил опустился на стул в кухне.
– Тебя покормить? – спросил его дедушка, на что папа медленно покачал головой.
По щекам его потекли струйкой слезы. Поседев так минут десять, он уснул прямо за столом, сложившись в неестественной позе. Рано утром, ка я понял потом, папа снова уехал в больницу к Тиме и маме. Я не видел его, так еще спал. Впрочем, утром я совсем остался один в квартире. Меня никто не разбудил. Дедушка и бабушка тоже ушли. Куда? Я не знал. Но сознательно не стал никого из них беспокоить. Лишний звонок с простым вопросом о состоянии дел сейчас им был не нужен. Никому не нужен. Все заняты борьбой за здоровье моего брата. Борьбой где-то там, где врачи, лекарства, весь медицинский персонал, где могут помочь ему поправиться и встать на ноги.
Звонок домофона отвлек меня от разных мыслей и переживаний. К нам в квартиру просился клиент Тимофея, работу над портретом которого он собирался закончить на каникулах. Я впустил его в подъезд и пока тот поднимался к нам на третий этаж, я никак не мог вспомнить, что конкретно нужно забрать у нас этому человеку. Ответ на вопрос могла дать только мама. Она всем этим ведала. Я уже было хотел позвонить ей, так как ничего другого не оставалось, как клиент уже вошел в прихожую и сам кивнул головой в сторону обернутого в упаковочную бумагу высокого свертка.
