Однако всё изменилось в одночасье. Правительство Гайдара и другие идеологи новых реформ открыто заявили, что новая демократическая Россия не нуждается в фундаментальной науке. Представьте себе этот поворот: то, что десятилетиями считалось основой интеллектуального роста, вдруг объявили избыточным, мешающим «рыночным реформам». Звенья, что соединяли исследования, изобретения, производство, торговлю, попросту вырезали. Вместо того чтобы укреплять собственный технологический суверенитет, страну начали превращать в рынок сырья и потребительских товаров иностранного происхождения. Вся сфера товарооборота – пространство, где соседствовали объекты общественного достояния (результаты уже утративших исключительные права изобретений) и объекты исключительного права (сами изобретения, патенты, ноу-хау) – была упрощена до одного слова: «Рынок».
Эта подмена была умышленной. Исключительные права и монополии – основа новаторской мощи, планирование и перспектива – были выведены из поля зрения. Новый дискурс стремился скрыть, что настоящие изобретения формируют второй источник образования потребительских рынков и экономической стабильности. Понятию «монополии», связанного с интеллектуальной деятельностью, придали негативный оттенок, приравняв к чему-то порочному. Манипуляция была настолько искусной, что многие просто перестали замечать наличие этой сферы.
Одновременно, на протяжении всех 90-х годов и далее, наблюдался феномен, который поверхностно называли «развитием» рынка в России. Но это «развитие» сводилось к разрушению заводов, сокращению академических институтов, разбору самолётов, кораблей и комплексной промышленной инфраструктуры на металлолом. Это не было ростом или прогрессом, это было направленной деградацией, диверсией против экономического суверенитета страны. Образование и медицина фактически разрушились. Количественные показатели вроде «диверсификации» экономики, о которых говорили с высоких трибун, на деле оказывались скрытым инструментом внешнего управления. Появились спекулянты и ростовщики, возведённые в ранг новой элиты, богатой и циничной. На фоне таких изменений настоящие учёные, конструкторы, учителя, воспитатели и врачи оказывались в нищете, брошенными на произвол судьбы.
Сам, как изобретатель, пытался внедрить новые решения, предлагал идеи, стремился внести вклад в национальное хозяйство. Но вместо интереса сталкивался с тотальным общественным игнором. Предприниматели, привыкшие к быстрой наживе на спекуляциях, не понимали ценности интеллектуальных решений. Государственные чиновники, подчинённые идеологии «свободного рынка» без учёта интеллекта, не видели смысла в поддержке изобретательского дела. Создавалось впечатление, что все существенные изменения происходят под влиянием внешних сил, заинтересованных в маргинализации отечественной науки и техники.
Трудно было понять, почему простые и ясные вещи – например, различие между «частно-государственным» и «государственно-частным» партнёрством – вдруг превратились в кашу. Но стоит лишь проникнуть чуть глубже в семантику. В русском языке порядок слов имеет значение. «Частно-государственное» партнёрство подразумевало инициативу снизу, от творцов и частных лиц, поддерживаемую государством. «Государственно-частное» ставило государство сверху, а частную инициативу приравнивало к вспомогательному элементу. Эта подмена имён ломала логику социально-экономического взаимодействия. И таких примеров было бесчисленное множество.
