Женщины замка сочувственно вздыхали, подкладывали Багре кусок повкуснее и не нагружали работой.
Её усаживали на кухне разбирать траченные молью крупы или делать ещё что-нибудь несложное, но нужное, занимающее много времени даже с учётом применения двух десятков хозяйственных заклинаний, сил на которые хватало у самых слабых из примитивных магов. В большом хозяйстве свободных рук не бывает.
Сам Иветре следил за магической частью замка, за амулетами и защитой, за десятком химероидных тварей, на которых бойцы князя патрулировали границы. Это была несложная, но тоскливая работа, как раз под стать запечатанному магу, магическому калеке.
Иветре тщательно культивировал в Багре чувство благодарности и вины. Магический поводок – это одно, а человеческие чувства – другое. Он также подумывал связать её жизнь со своей, но всё не решался. Пока однажды не увидел, как наследничек князя садится у ног его персонального источника могущества и власти, и как несмело ласкает Багра смоляные кудри княжича.
– Прости, – потерянно и испуганно шепнула она. – Прости. Я так люблю его.
Иветре вцепился в волосы, усмиряя бешенство. Вся её благодарность, всё её чувство вины перед Иветре за то, что ему пришлось отказаться от магии – всё это оказалось ничем перед любовью.
А Иветре оказался слишком слаб и самонадеян и не сумел обуздать невероятную мощь Всадницы.
Он предпочёл улыбаться, – так, что от гримасы сводило зубы. Предпочёл притвориться другом… Он слишком хорошо играл эту роль. Играл до самого конца и даже дольше.
* * *
Вернулась Шахла, зевая, убрала со стола, подвязала полог шатра: полумрак рассеяли первые солнечные лучи.
Амиран с хрустом протянулся, чувствуя, что его тело одеревенело от долгого сидения.
Кшелитка принесла обещанные пампушки. Это были крохотные, размером с ноготь мужского большого пальца, пирожки, жаренные на масле. Есть их следовало, нанизывая на деревянную палочку и окуная в густой, пряный и ароматный мясной соус.
– Приятного аппетита, – сказала Шахла и устроилась, положив голову на плечо Константина. И гелиатский принц сидел, не шевелясь, – берег её сон.
* * *
Лейла стояла в большом храме, закутанная в несколько слоёв драгоценных тканей, тяжёлых, жёстких от вышивки золотой канителью. Сотни свечей горели, уничтожая пригодный для дыхания воздух, и у Лейлы кружилась голова.
Девушки в белом, стоявшие на отгороженной невысокой оградой площадке, запели «Она приближается» – свадебную песнь, и Лейла действительно приблизилась к алтарю, не сделав ни шага.
Он ждал её у алтаря, лица его было не разглядеть в тени – только волосы алели, как пожар.
Девичьи голоса звучали все ближе, поднимаясь к высокому куполу, скрытому туманом от чадящих курильниц. Голоса ввинчивались в уши, в кружащуюся от недостатка воздуха голову.
Лейла преклонила колени, поцеловала унизанную перстнями мертвенно-холодную руку своего будущего супруга, прошептала едва слышно слова клятвы.
Он поднял её с колен – холод от его рук пробирал до костей даже сквозь несколько слоёв одежды.
Он тоже говорил что-то – должно быть, отвечал на её клятву своей, но слов Лейла не различала, только невнятный гул, идущий будто из-под земли.
Он надел ей на голову венец, впившийся в виски острыми крючьями. Лейла закричала, принялась срывать это орудие пытки с головы, но венец не поддавался, запуская крючья все глубже и глубже, прямо в мозг.
