Однако дом умеючи его иссушал, изводил, буквально выживал. Если еще недавно Дин планировал тут зазимовать, а ранней весной со спокойной душой тронуться в путь, то сейчас, весь в противоречиях, полностью пересматривал задуманное, лишний раз старался выбраться из давящих стен. Куда угодно – на охоту, разведку, обход территорий, – лишь бы не слушать эту давящую тишину, сводящую с ума. И, возможно, вконец доломался бы так, потерял себя, но этот день все…
Дин рановато засобирался на вылазку. Завтрак аскетичный: горячая вода да кусок сушеной волчатины – и то и другое на исходе, нужно пополнять. Ел без аппетита и все с волнением поглядывал в окно: снаружи вьюжило, зеленым пушком пролетали мимо снежинки, влипали в пленку. Под входной дверью демонически гудел сквозняк. Погода, очевидно, нелетная, опасная, запросто можно потеряться, едва отойдя от дома, но тут вопрос жизни и смерти: пропитания в доме хватит еще на пару дней, а потом – голод. Ему ли, Дину, не знать, что это такое?
«Хочешь не хочешь, а идти надо… – мыслил он, допивая кипяток, – бог даст, метель скоро закончится, более-менее прояснится все и зверье повылезает. Кого-нибудь и отловим. Еще попробуем сегодня глубже уйти, на северо-запад. Поглядим, что в тех местах есть. Не может же быть такого, что людей нет нигде, так не бывает. Не должно так быть…» – и сам же через миг усугублял множащиеся сомнения: – А с другой стороны, на востоке сколько ходил-бродил – ни домов, ни дорог, ни души, на юге-западе – пустыни да кипящие болота. Вполне допустимо, что и там, куда наметился, ждет неудача. Эх, плохо как будет, если подтвердятся опасения… Что делать тогда – ума не приложу…
Наконец, повздыхав, приступил к сборам. Из-под раскладушки вытащил прелый рюкзак, отряхнул, распорол молнию, сложил запасные веревки для санок, полный термос горячей воды, банку коурмы, точило, спички. Хворост, заготовленный для дома, дабы не тащить лишнего, решил не трогать – растопку для костра рассчитывал отыскать в лесах. Стрелы, заточенные со вчерашнего вечера, сложил в колчан, размещенный в боковом сетчатом кармашке, для надежности подкрепил стяжкой. Сходил в комнатку-склад за луком, вытащил охотничьи санки. У двери, целиком собравшись, каким-то лихорадочно-заведенным взглядом окинул дом, будто тому предстоял многочасовой бег от своры гончих, надел теплый подшлемник, опустил на глаза горнолыжную маску, набросил капюшон и – навстречу пурге, борьбе с непогодой.
Пустошь встретила Дина по-зимнему сурово, враждебно. Ветер ударил кулаком в лицо, тугим воздушным напором по-борцовски уперся в грудь. Небо потерялось за набрякшими от крови тучами, за мечущимися снегами. И где-то за малахитово-черными коловоротами расплывчато маячили темные огрызки деревьев, хрустели ветвями и стволами, точно костями. В такую погоду по-хорошему бы дома сидеть, в тепле, но Дин уперт, как баран, и принятых решений не меняет.
– Ничего-ничего, выстоим, не струхнем… – хорохорился Дин, волоча санки, тонущие под снегом. – Еще посмотрим кто кого! Полчаса побесится – и нет бури, рассосется все. Плавали, знаем…
И будто в воду глядел: и часа, наверно, не прошло, а гневный буран ослабел до легонькой поземки. Выглянуло оранжевое солнце, приветливо взыграли под лучами вылизанные ветрами сугробы, холмики, изморозь на пнях, камнях, на дне ухабин. Небеса распростерли свои кровянистые шелка, погнали тучи далеко на восток. И все разноцветно искрилось, слепило Дину глаза, словно земля разродилась мириадами звезд.
