Тут-то к нему и подкатился придурковатый Коммунист, и ухватился за губернаторский кейс. Ну, вы представляете себе картину?
Ой, что после этого было!.. Хорошо еще, что Коммунист вовремя догадался прикинуться припадочным, упал на перрон, пустил из себя пену и принялся изрекать припадочные филологические обороты, а то бы хана дело – и самому Коммунисту, и, могло бы статься, даже всей банде «Ночные вороны», включая сюда и министра отечественных путей сообщения!..
– Как их узнать? – ответил за всех Коммунисту Бикфорд, он же Шнур. – А очень даже запросто! Который, значит, с балалайкой и пьяный, тот и артист. А который трезвый и без балалайки, тот, стало быть, и не артист. Верная примета! Да смотри, не перепутай, убогий!
– Я-то не перепутаю! – самоуверенно возразил Коммунист. – Уж я-то – не перепутаю! Ты сам гляди не перепутай. А то получится как минувшей зимой, когда ты заместо приличного чемодана упер мешок у вокзального бомжа…
Бикфорд, он же Шнур, очень не любил, когда ему напоминали этот позорный факт его бандитской биографии. От такого напоминания он тут же вспыхивал и готов был взорваться, как бомба, у которой уже подожгли шнур.
– Вот чего я тебе сообщу, убогий, в ответ на такую твою риторику, – сказал Бикфорд, он же Шнур, поднимаясь со своего места и направляясь в сторону Коммуниста. – Сейчас я тебе такое сообщу, что это прямо-таки получится неизгладимый парадокс всей твоей оставшейся жизни…
– Ну, все, – сказал Никифор, намереваясь тем самым окончательно пресечь всяческие словопрения, каковые – Никифор это знал по многолетнему опыту – запросто могли перерасти и в полноценный мордобой.
Ну, а кому, скажите, нужен мордобой накануне прибытия поезда «Москва – П-ск» и отбытия поезда «П-ск – Москва»? Никому он не нужен.
С битыми мордами красть чемоданы затруднительно, потому что битая морда – это, ка ем крути, а отличительный признак. Особая примета, другими словами.
А потому – не тот получается эффект и, соответственно, не тот результат.
Оттого-то Никифор и произнес свое словосочетание «ну, все».
Вернее, он только хотел сказать «ну, все», и даже открыл рот для этой цели рот, но Филолог его опередил…
Так оно бывало всегда – с той поры, как Филолог появился в банде «Ночные вороны».
В принципе, а также с точки зрения бандитской субординации и по здравому рассуждению, последнее слово всегда должно было оставаться за Никифором, потому что именно Никифор, а не кто-нибудь другой, являлся главарем банды «Ночные вороны».
Однако Филологу никакие принципы и никакое здравое рассуждение были не указ. Ввиду своего противоречивого характера и по причине своей чрезмерной учености он терпеть не мог, чтобы заключительное слово оставалось за кем-то другим, а не за ним самим.
Попервоначалу Никифор пытался, конечно, всячески пресечь такое наглое самоуправство и покусительство на незыблемые каноны, испокон веку установленные в банде «Ночные вороны»: он собственноручно бил Филолога в воспитательных целях по последним его оставшимся зубьям, неоднократно лишал его половины доли при дележе добычи, дважды или даже трижды, отчаявшись в своих воспитательных мерах, пытался изгнать Филолога из банды вон…
Но – все было бесполезно и безрезультатно! Филолог по-прежнему пребывал в банде, и на всяком бандитском совещании, хоть ты тресни, последнее слово всегда произносил не Никифор, а именно таки он, Филолог.
