«Все правильно. Уставший болезненный вид. Что ты там еще хотела увидеть? Зубную фею?» – фыркнула я на свое восприятие и тут же зажмурилась от очередного приступа боли.
Остаточным усилием я погасила индивидуальный свет над креслом и снова прильнула к темному овалу окна, чтоб уже более не шевелиться. Россыпь звезд была тому прямым и единственным свидетелем. Она посмотрела на меня с пониманием. Неподвижная россыпь звезд. Тот факт, что мы летели с огромной скоростью, не имел никакого значения. Во всем значилась неподвижность. И боль.
“Боль отпустит, когда научит”, – бытует мнение. Или, когда покинет тело остаточным следствием активной и продолжительной работы мозга. Нервная система быстро реагирует и быстро успокаивается, – чтобы восстановить работу всего организма требуется гораздо больше времени. А после сильных эмоциональных перегрузок тело всегда идет в разнос. И прорывает перво-наперво там, где было тонко.
А тонко сейчас было везде. Тело ослабло и исхудало изрядно. Оно подавало сигналы и раньше, – мигренями, бессонницей, спазмами в поясничном отделе. Тело сигнализировало: “Обрати на меня внимание!”, но кто его слушает, когда вокруг бушуют страсти… когда вокруг кипят свершения и творится что-то очень важное… непонятное, неопределенное, но непременно важное. Не менее важно потом выделить период на восстановление. И желательно вдали от боевых действий в целом и информационной атаки в частности. А что может быть для женского организма более восстановительным нежели порция тепла, шелеста океана и тягучей раскаленной под солнцем размерности?
Я расположилась на шезлонге в тени соломенной шляпы навеса и раскрыла книгу. Карманный томик в мягком переплете. Подарок Константина по моей просьбе “на память”, до которого дошел, наконец, свой черед.
«Дорогая, что толку
пререкаться, вникать
в случившееся. Иголку
больше не отыскать
в человеческом сене», – пробежались по сознанию возникшие перед глазами строфы.
«Впору вскочить, разя
тень; либо – вместе со всеми
передвигать ферзя».
Я передвинулась на шезлонге выше под тень и подняла подголовник.
«Все, что мы звали личным,
что копили, греша,
время, считая лишним,
как прибой с голыша,
стачивает – то лаской,
то посредством резца -
чтобы кончить цикладской
вещью без черт лица.
V
Ах, чем меньше поверхность,
тем надежда скромней
на безупречную верность
по отношению к ней.
Может, вообще пропажа
тела из виду есть
со стороны пейзажа
дальнозоркости месть».
Я посмотрела на линию горизонта. Вдаль. По неровной полоске глади вслед за игрой света по текстуре пейзажа. Выше, шире и дальше. Каждый метр окружающего пространства был старательно заполнен искусственным лоском. Яхты, люди, птицы – все выглядело как заранее созданные декорации. Как наливной натертый дифениламином глянцевый плод. И лишь воздух, – слишком уж влажный воздух, дрожащий в турбулентной конвекции, едва уловимым потоком демонстрировал, что плод этот уже основательно подгнивал.
“Есть ли у ландшафта разум? Есть ли у декораций душа?” – думала я, блуждая глазами в пространстве из-под приподнятых ко лбу очков. “Или корыстью единой, – тычущего вдаль перста… Или товаром на вынос – под силой сжатого кулака… Да, пропажей тела из виду… Неизбежной такой пропажей, закономерной” …
Я усмехнулась уголком рта и, мне вдруг стало неимоверно противно видеть и, тем более, проникать во всю эту гниль и разложение. Я невольно съежилась, вернула очки на переносицу, прищуриваясь от отражения солнечных бликов, и снова опустила глаза на страницы.
