Фирсан, видя, что майор пришел в себя, принялся, есть сам. Одним махом он проглотил остывшее содержимое своей миски, откусывая между глотками большие куски тюремной «черняшки».
Ели молча. После того, как все до последней крошки было съедено, Фирсан покрутил ладонью по животу и сказал:
– Хорошо, но ведь, сука, мало же! Я цветущий организм и мне нужен рост!
– А я наелся, – тихо ответил майор Краснов. – Давай Саша, закурим, Ты же обещал….
– Ах, да, – опомнился Фирсан, и достал папиросы. Щелчком он выбил из пачки пару папирос и протянул пачку Краснову. Закурили….
Дым табака на какое-то мгновение перебил запах, исходящий из– под настила.
– А Ты почему без обуви? – спросил Краснов, глядя, как Фирсанов вытянул свои босые ноги.
– Да у меня «гад» в дерьмо нырнул…. Я брезгую туда руками лезть.
– А ногами ведь ходишь?
– А что ногами? Ноги то они ведь из жопы растут, им такая атмосфера привычней….
Превозмогая боль, пронзившую все тело, Краснов засмеялся. От такой шутки на душе стало значительно легче. Силы понемногу стали возвращаться в его разбитое тело.
– Говоришь ноги из жопы, растут? – переспросил майор. – Поэтому они и к дерьму привычные?
– Ага, Петрович, привычные!
Краснов вновь залился смехом, хоть это было довольно больно. Отбитый ногами охранников живот болел от каждого вздоха, а тут такая нагрузка.
– Философия у тебя железная, – сказал майор, держась за пресс. – Как ты думаешь, мы тут надолго?
– Не знаю. Обычно суток пятнадцать держат, – спокойно ответил Фирсанов, затягиваясь папиросой.
– А сколько времени прошло?
– А хрен его знает…. Тут разве можно сориентироваться…. Что день, что ночь. Судя по пайке, мы сидим или один, или два дня.
В те минуты ни Фирсанов, ни Краснов не знали, что их заточение длится уже третьи сутки. Время вытянулось в одну сплошную линию, и поэтому было трудно определить, где начало, а где конец. Чувство голода тоже ни о чем не могло говорить, с момента ареста и заключения под стражу, это чувство всегда преследует арестанта до конца его срока.
– А ты, как тут оказался? – спросил Краснов.
– Замели меня «легавые», – нехотя ответил Сашка.
Ему сейчас было стыдно сказать майору Краснову, что он вместе с «Шерстяным», взял на «скок» кассу авиационного завода, где Краснов работал военпредом. Ему было стыдно, и поэтому он не хотел говорить об этом.
Фирсан слышал, как «вертухай» сказал, что этого врага народа все равно приговорят к вышке. Он знал, поэтому ничего и не хотел говорить. Не должен, не должен Краснов знать, что он, Сашка Фирсанов, без пяти минут вор, покушался на деньги рабочих.
– А вас, Петрович, за что?
– Меня, Саша, обвинили немецким шпионом…. Говорят, я Родину продал и на Гитлера работаю….
– Это же бред!
– Бред не бред, но кому–то это нужно…. Немцы к нам на завод каждый год приезжали и приезжают…. У них договоренность с Наркоматом обороны. Вот только я слышал, Саша, что война с немцами неизбежна. Сталин оттягивает время, как может, чтобы перевооружить Красную армию. Но ведь у немцев тоже разведчиков хватает. Они–то Гитлеру их сраному тоже докладывают о нашем перевооружении.
– А я, Петрович, в политику не лезу. Вон вашего брата, сколько сидит…. Полная тюрьма.
В каждой хате по несколько человек лишних. Каждую ночь в подвале расстрельные приговоры в исполнение приводятся. Мочат народ русский – мама, не горюй! Я не хочу под вышку! Лучше быть блатным вором, чем политическим жмуром. Во!
