– А мы-то? Мы? В море выходим или как? – сердито справлялся Фарнак у Маленького Гнома.
– Выходим, выходим, – успокаивал тот. – Сам же видишь, почтенный тан, – хоббиту травы собрать надо, снадобья сварить! Торин не шибко хорош.
Торин и впрямь был «не шибко хорош» – лежал в беспамятстве, рана гноилась, и кто знает, чем бы всё кончилось, если бы Фолко не посчастливилось набрести на целему, невесть каким ветром занесённую сюда с севера.
Спустя сутки отвары и компрессы наконец подействовали, Торину стало куда лучше, он уснул, дыхание сделалось глубоким и ровным.
– Можно отваливать, – утёр пот Фолко.
Они и без того задержались тут слишком долго.
Энедвейт, берег моря в двух лигах севернее устья Гватхло, владения ховраров, 1 июля 1732 года
Улов в тот день казался совсем никудышным. Немолодой рыбак, в одних холщовых, закатанных до колен штанах, брёл по тропе к хижине. На спине он нёс плетёную корзину с рыбой – её попалось в снасти почти вдвое меньше обычного.
Тропа поднималась на зелёный откос и ныряла в укромную, заросшую ивняком ложбину. К затенённому склону притулилась избушка, кривовато, но прочно срубленная из нетолстых брёвен – таких, чтобы мог поднять один человек.
Кудлатый пёс приветственно тявкнул, бросился в ноги хозяину.
– Привет, Сан, привет. – Рыбак потрепал собаку по загривку. – Сейчас поедим. Сегодня еда будет, а завтра придётся поголодать. Как, потерпим?
Пёс умильно вилял хвостом – завтрашний день для него не существовал.
Человек принялся за разделку улова, однако не управился и с третью, когда в ложбине вдруг появился всадник. Был он низок, с заметным животом и красноватым лицом; несмотря на затрапезные одеяния, держался с гонором, по-хозяйски.
За собой он вёл второго коня, вьючного, с корзинами у седла.
– Трудишься, Серый? – властно произнёс гость. – Это правильно, молодец, жупан будет доволен. Вот только, – он быстро окинул опытным взглядом горку разделанной рыбы, – маловат улов-то! Чем подать платить станешь?
– Что делать… – рыбак вяло пожал плечами, не глядя на сборщика, – сколь выловилось, столь и выловилось… Ты что же, всё сейчас и заберешь, Миллог?
Они говорили на языке ховраров. Для низенького и толстого мытаря это наречие явно было родным, рыбак же по имени Серый изъяснялся с некоторым трудом.
– Ну что же я, злодей, по-твоему? – возмутился названный Миллогом. – Работник тогда работает, когда есть что жрать. А коль жрать нечего, так и совсем свалится! Кому от этого прибыток? Мне? Иль жупану? Не боись, совсем голодным не оставлю!
Он быстро отодвинул в сторону пяток рыбёшек поплоше.
– Это тебе и псу твоему. Лопай давай, да помни мою доброту!
– Спасибо досточтимому, – равнодушно поклонился рыбак.
Миллог снял с вьючного коня одну из корзин, сноровисто смахнул туда оставшуюся добычу, однако уезжать не спешил.
– Эх, Серый ты, Серый… Как дураком был, так, прости, и остался. Уж десять лет, как нашли тебя в дюнах – только и мог бормотать что-то не по-нашему! – а так и не поумнел. Едва-едва урок исполняешь! Кабы не я, отведал бы плетей нашего жупана!
– Спасибо тебе, Миллог, – вяло шевельнулся Серый. – Знаю, ты меня защищаешь…
На лице толстяка появилось нечто похожее на сочувствие.
– Давно я тебе толкую – смени ремесло! Хоть в дроворубы подайся или углежоги. Лес стоит – вали не хочу. А с рыбой будет ли добыча, нет – урок плати. И сколько можно бобылём сидеть? Бабу тебе нужно, а то живёшь чисто зверь лесной. Хочешь, подыщу? Баб сейчас безмужних, что мурашей в куче. Сколько мужиков полегло… Скажи спасибо, тебя в ополчение не поставили!
