Почти сразу же следом возвратился муж. Узнала его по шагам ещё на веранде. Он привычно топал, обивая с обуви грязь. Два раза шморгал подошвой по коврику у входа. Даже саму дверную ручку поворачивал, как ей казалось, иначе, нежели остальные, по-своему. Она любила в нём все эти мелочи. В них, думалось, и есть он настоящий. По привычке муж сел на табурет у стены и стал разуваться. Вечерами уже холодало, потому утеплялся он как следует. Почти как зимой. Любил укутываться, перенял от отца. Долго стягивал теплые ботинки, а она наблюдала. Ей это очень нравилось. Нравилось, как он кряхтел, как с трудом вылезал из объятий потертого бушлата, а затем еще пару секунд разматывал вязаный шарф. Так просто, без сложностей.
Обыкновенно она поставила на стол кружку горячего чая и бутерброд на керамическом блюдце. Поймала себя на мысли, что выходные без всех этих церемоний казались уже какими-то неполноценными. Нелепица.
– Привет, – поцеловала его в холодную щеку.
– Привет, – также холодно ответил он.
– Как твой день?
– Нормально.
Он прошел к столу по пути бросив пачку сигарет на холодильник.
– У меня для тебя сюрприз, – улыбнулась она.
– Что?
Он безучастно глянул на неё из-подо лба и сразу же принялся жевать.
– Секунду.
Она поспешила в спальню и уже через мгновение стояла перед ним. Вся такая улыбчивая и красивая. Закружилась в новом платье. В одну сторону, затем обратно. Легко и нежно, словно на сказочном балу, куда не достать приглашение, если у тебя нет такого же прелестного наряда. Он отложил бутерброд. Нахмурился:
– Ты на работу собралась или на блядки?
Она еще раз покружилась. Затем снова. И снова. Не знала, что сказать. Дурацкая улыбка застряла на губах. Ноги не слушались. Всё кружились и кружились. А внутри в один миг всё рухнуло. Дурацкое платье осталось, а остальное обрушилось с невероятной скоростью.
– Поесть можно спокойно? Мало мне на работе?
Он психанул. Вскочил из-за стола. Достал из пачки сигарету и нервно закрутил её в руке. И у неё всё тоже закрутилось. Какие-то сожаления, какие-то обиды, а между ними лезвием горечь и боль. Её счастье этого прекрасного дня улетучивалось вместе с табаком из его руки. Крошилось на пол, под его ноги. И он топтался.
Она почувствовала жар на своём лице, прилив крови, и несколько капель из носа упали на пол. Такое уже случалось. Когда сильно нервничала, когда было плохо, когда становилось невыносимо. Давление и прочее, объясняли врачи, а ей казалось, что вместо слёз. Испачкалось и платье. Пятно на груди размером с грецкий орех украсило его, словно недостающей брошью. Видимо, иных украшений она не заслужила. И ей стало так горько. Так невыносимо горько от всего, что только могло или уже случилось в её жизни. Так горько, что захотелось убежать, унестись куда-либо прочь, подальше от всего и всех.
Так она и сделала. Схватила в спальне куртку и вырвалась из клетки. В темноту осеннего вечера, в поднявшийся ветер. Бежала не замечая грязь под ногами, быстро, не оглядываясь. Лишь запомнив его застывшую на кухне возле стола фигуру.
В парке не было освещения. Точнее, когда-то оно было, но вряд ли уже кто вспомнит, когда. Она выбралась на незнакомую тропинку и уже не так быстро, но все же уверенно двигалась вперед. Вдалеке светились огни заводской трубы, на них и шла. На этот свет впереди, ибо идти вперед на свет было сейчас её единственным желанием. В голове всё также шумело. Может, и давление. Постаралась не обращать внимания на этот шум, не обратив внимания и на другой.
