Когда мы снизились и сняли маски, бомбардировщики уже уходили, закончив работу.
У японцев видны два пожара, пока из-за дыма непонятно на каких кораблях, один из миноносцев накрыт облаком пара, и какая-то мелочь вроде бы надумала тонуть, выкатившись из строя в нашу сторону. Кораблик уже серьёзно накренился и подставил опущенный борт под набегающие морские волны.
– Теперь нужно поторапливаться, – оценил обстановку капитан, опуская бинокль и вытирая платком лицо, вспотевшее от маски, – Нельзя давать им время на тушение пожаров и оценку повреждений.
– Так прямых попаданий вроде всего четыре было, – раздосадовано мотнул я головой.
– Это же лёгкие корабли. Попадание бомбы около борта запросто может им сгофрировать обшивку. Начнётся течь, а там, глядишь, и машинное отделение затопит, – скороговоркой, словно мантру, проговорил флотский, бросаясь к рации.
– А вот и ваш «Рюдзин» показался, – вполголоса сказал мне Алябьев, чтобы не мешать работать капитану первого ранга, руководящему подходом наших эскадр, – Сильно торопится. Как на пожар летит.
– У него максимальная скорость тридцать четыре узла, – перешёл я к иллюминаторам с другой стороны гондолы и улыбнулся, глядя на стелющийся за крейсером дым, но заметив непонимающий взгляд генерала, уточнил, – Больше километра в минуту.
– Началось веселье! – переключил наше внимание флотский, заставив нас переместиться обратно, – Входят в контакт. Скоро ваш "Рюдзин" их с другой стороны подожмёт и отсечёт от Цусимы.
– А ну, как развернуться японцы? – спросил Алябьев, не отрываясь от бинокля.
– Поздно. Бой мы им уже навязали, так что придётся им принять его в том строю, в котором они сейчас. А начнут перестраиваться, им совсем худо станет, – возбуждённо, чуть ли не приплясывая на месте, высказался моряк.
А внизу и вправду начал разгораться морской бой. Корабли шли сходящимися линиями на встречных курсах. У наших было преимущество в скорости, и мы ещё успели увидеть, как они начали менять курс, подрезая японцам хвост.
Потом тучи сделали своё чёрное дело, скрыв от нас всё происходящее, и мы превратились в радиослушателей.
– Ну, что могу сказать, господа. Победа! Полная победа! – часа через полтора заключил флотский, с удовольствием принимая от генерала, уже успевшего ознакомиться с содержимым моего бара, бокал с коньяком, – Событие исторической важности, достойное войти во все учебники морского дела. Нам с вами тут делать уже нечего. Думаю, через час - другой наши славные моряки оставшихся япошек добьют. Кстати, о япошках. Ваше Сиятельство, наше командование очень высоко отозвалось об эскадре под командованием японского адмирала. Они и стреляли метко, и под огнём не пасовали.
– Вот такие они, японцы, – развёл я руками, – А к чему вы мне это сказали?
– Видите ли, мы-то их не вправе награждать, – уставился на меня капитан первого ранга, но заметив, что я его не совсем понимаю, всё-таки расшифровал свой дальний заход, – Меня спрашивают, не сможете ли вы их сами наградить?
– Можете не сомневаться. Лично буду перед японской Императрицей ходатайствовать о самых высших наградах для героев, – браво ответил я, но весь пафос момента оказался смазан бессовестным фырканьем, перешедшим в откровенное ржание.
Алябьев, сволочь такая, прекрасно осведомлённый о наших отношениях с Аю, опять всё испортил и опошлил.
– Ваше Сиятельство, – немного комично передразнил он флотского, обращаясь ко мне не так, как всегда, но в качестве извинения, на всякий случай протягивая и мне бокал с коньяком, – А прикажите-ка вы во Владивосток нашему дирижаблю следовать. Страсть, как мне хочется первому рапорт в столицу отправить. А то у нас тут такая Цусима случилась… Всем Цусимам Цусима! А в столице об этом никто и не ведает. Не дай Бог опередит меня кто-то неумелый и своим рапортом событие Имперского масштаба нам испортит. А уж я всё как надо напишу, можете не сомневаться. По всей стране праздник устроят в нашу честь!
