Каре миа спросонья занервничал, засуетился: кое-как принял ванну, позанимался с гантелями на скорую руку, позавтракал и повез любезную супругу рожать. По приезде в родильное отделение вызвал сонных медиков, отправил с ними Оксану на материнский подвиг, а сам побежал в ларек за шампанью.
Спустя каких-то два часа я уже наслаждался рулькой в ресторане «Ангара», а по завершении банкета беспечные товарищи, к слову сказать бывшие авиаторы, уволокли меня в баню с эротическим массажем. Лютых трудов стоило убедить смешливых проказников – Пашку Сопелкина по кличке Мойдодыр и Генку Балерина по кличке Варяг, что я не нуждаюсь в половом отдыхе и рождение у меня ребенка вовсе не повод к безоговорочному разврату. Всеми правдами и неправдами я остался в предбаннике и под отвратительный визг прыщавых харьковчанок, доносящийся из парилки, написал сценарий полнометражного художественного фильма «Соня Золотая Ручка». Вот она, жизнь веселого парнишки с Войковской! Вот она, судьба первопроходца диковинных литературных кущ!
Как утверждает известный столичный мистик и сердцеед Санька Копов, судьбе, как рейверше, все по душе, в том числе и коленно-локтевая позиция. Впрочем, мистикам особо верить тоже ни к чему. Этот же Копов и надул меня, не оплатив мой двухнедельный труд над разработкой компьютерной игры «Гэг» о тяжкой доле эротомана, вскрывающего мрачный замысел графини-сатанистки бальзаковского возраста. Ну, мистик, погоди! Припекут тебя черти на сковородке за сиротские 600 баксов! Впрочем, сценария там так и не появилось. Другое дело, прожига и резонер Миша Ефремов.
– Давай, – как-то говорит, – Ванек, напиши мне искрометную пьесу типа «Горе от ума».
– Говно вопрос! – отвечаю. – Забацаю, легче легкого. Только денег плати!
Первые два листа я написал летом в Ялте, находясь на съемках фильма «Приют комедиантов», остальные сорок четыре – осенью в Москве с похмелья за два часа, в ожидании приезда Миши, так как накануне умудрился ляпнуть ему, будто пьеса уже давно готова. Ожидаемое произведение я прочел тем же днем на кухне у Миши в присутствии его жены и моей кумы – актрисы Жени Добровольской. По окончании чтения я скромно сложил листы в стопку и затих в расчете на допустимую критику. Однако критики не последовало. Мишу не смутила формулировка «сношать ее орально» и не покоробило частое упоминание лиц еврейской национальности. Более того, предложенный им тут же вариант реализации пьесы ужаснул и меня, и Женю беспардонностью по отношению к здравомыслящему зрителю. Неукротимый талант Михаила нарисовал нам его устами зловещие сцены наркотических синдромов, которыми мучаются главные герои. Тут наличествовали: ниндзя, драконы и портреты японского самоубийцы Мисимы. Учитывая, что и так на сцене два великовозрастных подонка и проститутка должны беспрерывно трясти гениталиями и пистолетами, можно было себе представить, во что превратится спектакль. Естественно, мы попытались воспрепятствовать параноидальному замыслу постановщика, и он податливо внял нашим увещеваниям, но поставил все-таки как и задумал. Надо отдать ему должное – себе он верен, как персидская наложница – шаху.
Впрочем, публика осталась очень довольна. Пожилой зритель утвердился в своих представлениях о жизни молодежи как о кошмаре, молодой – в своей крутизне, а эстетов, как всегда, порадовало то, что все дураки, а они – Д’Артаньяны. На пресс-конференции Миша окончательно подкупил маргинальную публику заявлением, будто пьеса посвящена нонконформистам шестидесятых, а Иван Охлобыстин – новый Пушкин. С Пушкиным я спешно согласился, а по поводу нонконформистов промолчал: я их, честно говоря, всегда недолюбливал за склонность к сочинению на кухне конституций и несоблюдение элементарных правил половой гигиены.
