Неделя до конца моей депрессивной мимолетности - страница 28

Снова этот сон. Постоянно за потускневшими следами потолка оказывалась чересчур знакомая среда, конъюнктура данного пронзительного связанного состояния. Джеймсу вообще нередко снились сны самого разного характера и назначения: грустные, беспокойные, приятные, трепетные.. Однако за последние 2 года приходил, останавливаясь бурно на строго определенное время, в голову всего один. Всегда с тем же образом повествования, таким же исходом событий, по-прежнему мучительный. Главный герой почти наизусть знал основную концепцию своей сознательной ловушки, каждый прогаданный смелый и трусливый шаг на этом поле. Всякий раз, поздним темным вечером закрыв задумчиво глаза, мужчина вдруг ощущал себя посреди давящей толщи безымянного пустого океана. Он тонет. Его тянет вниз. Тянет вниз конкретно акула. Какая-то серая, совсем не похожая на породистую, бродячая запачканная и мрачная акула. Джеймс в бесчисленных попытках понять данный сон как-то раз сумел рассмотреть ее лучше, правда, всегда запоминал смазанный, неточный образ. В другой день ему все же пришла и такая мысль, что это и есть истинный рисунок врага – отчего-то такой неточный и нефиксированный. Занятно полагать, что мужчину никак не смущал тот факт, что акула является самым опасным и злобным по меркам сна существом на свете. Хотя животное даже не кусает его, никогда не посмело бы кусать уже утонувших, бренных. Она просто тащит вниз. Подальше от света, шансов. Именно это и страшит нашего почтенного друга. Он боролся, но ничто уместно не помогало. Теперь, каждую ночь внедряясь в путы беспощадной ловушки, он лишь поддавался акуле, и она погружала его все ниже. Света становилось все меньше, пространство для достойной жизни представлялось все скудней, просыпалась лишь неутолимая волна отчаяния, отчуждения, обиды.. и вездесущей слабости, которая хватким прицепом уносила в тревожный мрак. Джеймс проснулся. За окном блекло светило наступавшее утро. Часы, которые располагались в скромной стороне от телевизора на полке, показывали стремительное пересечение четырех утра с пятью. Каждый раз после произошедших переживаний во сне мужчина встречал либо четвертый, либо уж пятый час. Как-то иначе не выходило: позже ли, раньше ли. Первое время Джеймс приходил в себя уже в холодном поту и стойкой гримасе страха, ужаса. Первейшие встреченные сновидения казались ему особенно реалистичными, убедительными. Тогда и жизнь несколько другой была, человек более восприимчивым являлся. Сон был представлен так лихо и умело в облике закутанного в забытие воспоминания, детского такого, беззащитного и ранимого. Джеймс боялся воды, его передергивало от взбудораженных представлений о погружении. В душе, что уж там, в целой ванне процесс контакта с водой происходил куда спокойнее и ровнее. Даже в каком-нибудь мелководье бывало терпимо, сдержанно, достойно. Когда дело доходило до обширных морей, впечатляющих необъятных океанов, сердце начинало биться чаще, волнительнее, живот стягивало, мышцы подкашивало внезапным нападением слабости и жуткой усталости. В сознании творился полный кавардак, если можно выразиться так. Сейчас же все сравнительно по-другому.

Как с каким-нибудь наркотиком, ощущения приглушались. Тяги восстанавливать остроту сочувствия не возникало ввиду подобных ночных путешествий. Джеймс успел за два года превратиться в равнодушного неэмоционального отстраненного мужчину без стремления быть названным хоть где-то. Поначалу, кстати говоря, он пытался разобрать выглянувшую проблему с Чарльзом. После продолжительных сосредоточенных бесед он повысил дозу лекарств, однако после этого сновидения обрели лишь более детализированный вид и колючий характер. Вероятно, доктор придерживался мнения: чтобы победить, нужно знать излишки проблемы. Правда, забыли про невыносимость и боль после подобных усиленных задач. Джеймс стал терпеть еще сильнее и отважнее, о своей воспаленной проблеме он больше не рассказывал Чарльзу. Доверие пропало, рациональность, пожалуй, тоже. Ноябрь все больше походил на зимний месяц, солнце еще не выглянуло, быть может, его поспешные следы отразились ранним безмолвным утром. На улице время от времени слышались устойчивые заметные ритмичные шаги, но ясно было не так сполна, передвигались там снаружи люди или относительно легкие странствовавшие предметы. Несмотря на привыкшее смиренное состояние чувствовавшегося поражения во сне, сегодняшняя переписанная картина Джеймсу показалась какой-то обновленной, изменившейся. То ли акула более осознанная и вдумчивая стала, то ли плотность воды дала сбой своей непроходимости, то ли света по какой-то причине попросту стало больше. Даже так главный герой все равно с опаской разглядывал удачливые происшествия. Спустя безграничные множественные периоды приятного затишья перед утомленной и обозленной бурей он перестал рассматривать улыбчивые поступки как независимые и состоятельные. Все напоминало ему в один момент так или иначе о составной обманчивой части планируемого сурового удара, чего-то злого и болезненного в любом случае. Насупившийся и осмотрительный, Джеймс неторопливо и плавно встал, сделал пару тихих уставших шагов в сторону шкафа, открыл дверцы, уставившись вниз в охотном поиске чего-то. Отметив взглядом охлажденный темный невзрачный чемоданчик, он поднял его, поставил перед собой на кровать. Открыв, выхватил один небольшой шприц с прозрачной, едва иногда блестевшей, жидкостью, отыскал вену на левой руке, ловко проткнул кожу, вколол лекарство. Стало легче, на невесомую долю стало лучше. Разум успешнее прояснялся, физическая активность брала верх, временами пробегало и такое ощущение, что прошлое решилось уйти, оставить нашего друга в покое. Вместе с этим сероватые пастельные обои в общей комнате Джеймса словно приобрели какой-то более яркий и удрученный цвет, и увереннее хотелось изрекаться, что непредсказуемые повороты сознания уж точно не победят, не навредят терявшейся и запуганной личности главного героя. Сонным полуоткрытым взглядом присмотрелся, остался всего один шприц на всякий должный случай.