Она таки опустила взгляд, не отыскав слов для ответа, и теперь молча вертела в руках телефон, будто вдруг забыла, что с ним делать. Они стояли под широким навесом между квадратными бетонными колоннами — конструкция относительно надёжно защищала от ветра и посторонних глаз. Неожиданный островок тишины в шумном центре города под пасмурным апрельским небом.
Макс наблюдал за её неловкими попытками сделать вид, что ничего необычного не происходит. Неужели она ждала, что ему надоест тут торчать и он, словно по волшебству, вдруг отступит, попрощается и испарится?
Её губы скривились, она кивнула:
— Верно. И кто я такая, чтобы просить. Ты и раньше-то до чужих просьб не снисходил. А уж теперь — тем более.
— И что это значит?
— Будто и так непонятно. Только не говори мне, что большие деньги человека в тебе воспитали.
— Несправедливый упрёк.
— Почему же?
— Я эти деньги не получил, не выиграл и не украл. Я их заработал. Разница есть — не находишь?
Она закусила губу, помолчала, после кивнула, неожиданно признавая его правоту. Но жгучий огонёк в зелёных глазах горел по-прежнему ярко:
— Значит, труд даже из Радова может вылепить человека.
— Ксения, ты можешь мне, конечно, не верить, — он стал между нею и выходом из-под перекрытия, чтобы защитить от холодного ветра. — Но я не хочу с тобой ссориться. И всё не соображу, как сделать так, чтобы мы зажили дружно.
Она не поднимала на него взгляд, но всё же ответила:
— Никак. Дружно мы не заживём, пока не укатишь обратно в свою Москву.
Её ответ ему совсем не понравился. Не понравился даже сильнее, чем он предполагал.
— Ты вот настолько меня ненавидишь.
— Да, — почти грустно отозвалась она. — Вот настолько.
Но — странное дело — каким-то шестым чувством Макс ощущал, что это пусть и правдивый, но всё же неполный ответ. Она чего-то недоговаривала.
— Почему?
— Что «почему»?
— Почему ты настолько меня ненавидишь?
И секунды хватило, чтобы её взгляд вновь загорелся.
— И ты ещё спрашиваешь?
— Нет, — Макс упрямо мотнул головой. — Я сейчас не о моём скотском к тебе отношении в школе. Здесь ведь наверняка что-то ещё.
Он бил вслепую, если признаться совсем уж начистоту. Но по наитию, доверившись чему-то, что подталкивало давить на неё в поисках того самого полного ответа. По-настоящему верного ответа. Потому что нервничала и мялась она наверняка не просто так и не от той самой ненависти, о которой так часто твердила.
И его шаг в неизвестность, кажется, окупался. Ксения смотрела на него так, будто он уже разгадал эту тайну. Бледное лицо будто бы даже слегка порозовело — то ли от свежего весеннего ветра, то ли…
Он опасался упустить этот момент и приблизился к ней. Она не сдвинулась с места, охваченная странным оцепенением, будто внутри неё шла невидимая борьба.
Точно такой же до жути смущённой Ксения Стешина выглядела в тот летний вечер, много лет назад.
Неужели… и она вспоминала их выпускной?
Пусть не часто. Но хоть иногда.
— Слушай…
Но она уже собралась, отступила глубже в тень.
— Ничего, — отозвалась она совершенно бесцветно. — Ничего и никаких «ещё» тут нет. И… я ошиблась. Ненависть — слишком громкое слово. Я тебя вовсе не ненавижу. Я… ты мне безразличен.
И это сработало сильнее, чем он предполагал.
Может, с неделю назад он только хмыкнул бы на её слова. Ответил бы в тон, вернув ей «шпильку», развернулся и просто уехал.
Сейчас… чёрт знает, что успело с тех пор измениться.
