Наверное, именно поэтому он сократил между ними расстояние до минимального — сейчас их разделял лишь стол, за которым она совсем недавно сидела.
— Это значит, что я не люблю заминок в своих делах. И не путаю деловые отношения с личными. Видимо, кое-кому стоило бы поучиться аналогичному подходу. Это вроде как прописная истина для всех, кто поддерживает должный профессиональный уровень.
Он видел, как настороженность на её лице сменилась озадаченностью.
— И какое отношение этот ваш кое-кто имеет ко мне?
— Непосредственное, насколько я понимаю.
— С пониманием у вас, должно быть, не очень.
— Подозреваю, не у меня одного.
Она приподняла брови в молчаливом недоумении:
— Максим, что вам нужно? Вам больше нечем заняться, как препираться с секретаршами по приёмным?
Макс опустил руку на стол, упёршись кулаком в стопку бумаг — теперь их лица оказались почти вровень.
— Очевидно, больше нечем. Раз уж эти секретарши берут на себя труд заниматься мелким вредительством.
Зелёные глаза округлились. Она продолжала недоумевать. А он зачем-то и только сейчас совершенно не к месту сообразил, что Стешина была не фанаткой косметики. На этих самых глазах — ни намёка на тени или подводку, на губах — ни следа помады. Да такие губы красить — только портить…
— Вы… вы меня в чём вообще обвиняете?
Её фраза его спасла, выдернув из водоворота не пойми откуда взявшихся неподобающих мыслей.
Идиотских. Странных. Абсурдных.
И что самое паршивое — возникавших в его голове в последние дни с опасной частотой и постоянством.
— Всё будет зависеть от того, чем завершится наш разговор с твоим непосредственным начальником.
Она продолжала на него смотреть, совершенно сбитая с толку.
— Слушай, — он отвёл взгляд и покачал головой, только бы не пялиться на неё сверх положенного. — Твои попытки мне навредить бесполезны. Я хочу, чтобы ты это как следует поняла. И… да боже ты мой, ну хочешь, я перед тобой в сотый раз извинюсь. В тысячный, чёрт с ним!
Но нет, в этом отношении между ними ничего не изменилось. Потому что она тут же поджала губы:
— Оставьте свои извинения при себе. Я уже говорила, мне ваши подачки не нужны.
— Почему ты такая настырная? Я, ей богу, понять не могу.
Она так и вспыхнула:
— Да с чего бы тебе понимать? С чего бы? Удивительно, что ты вообще хоть что-нибудь помнишь. Вот уж где чудо. А извинения твои теперь что мёртвому припарка. Разве и так непонятно? Ты прав. Что сделано, то сделано. Но переломы пластырем не лечат. Как срослось, так срослось. Хромаю, но ведь хожу же. А ты со своим костылями сейчас совершенно не к месту. Это понятно?
Красочные у неё, однако, сравнения. Вот это он понял очень хорошо. А ещё понял, что она наконец-то бросила притворяться и перешла с ним на ты, что до странности его порадовало.
Он что до того идиот, что счёл это за добрый знак?
Нет, не идиот. Просто настырный. Может, даже понастырнее Стешиной.
И его не устраивало то, что его раскаяние она приняла за бесполезный пластырь и никому не нужные костыли.
Но здесь у них игра в долгую. А он ждать умел. Ждать, убеждать, завоёвывать. И в осадах даже самых неприступных и несговорчивых преуспевал. Не будь это так, таких денег не зарабатывал бы.
Им главное здесь и сейчас определить границы сражения. Договориться о главном и убедиться, что они друг друга хорошо понимают.
Поэтому он подался вперёд, из-за ощутимой разницы в росте даже сейчас умудряясь смотреть на неё сверху вниз:
