А из всего, что пережито, уже мало что сильно цепляет, будто неважное выветривается, ржавеет и отваливается. Учителя опрокинуты, друзья – в делах, женщины любимые – замужем давно…
…
И в те моменты, когда худо совсем, вспоминаю я одну девчонку, с которой и знаком-то был – вечер всего.
Был день рождения в общежитии и компания случайная, и была там эта девчонка: грустная, потерянная. И был я – пришлый варяг, однодневка, не пришей рукав, но вроде всё ещё свой.
Поймал я тогда взгляд её и понял: плохо человеку, очень плохо. «Чем помочь-то?», – спрашивали мои глаза. «Любви хочу, хоть на минуту, хоть на ночь одну», – её отвечали. И встретились мы руками, так слова и не произнеся друг другу.
И выпали мы оба из компании: вроде и людей здесь много, а вроде и только мы вдвоём. И спать вместе легли – в той же комнате, на кровати. И не видели, и не чувствовали никого: только друг друга. И отдавалась она мне так, как будто первый и последний раз в её жизни.
И под утро, горячим шёпотом в самое ухо, узнал я самое сокровенное: «Двенадцать мне было. А их четверо: затащили в общежитие. И матрас там был голый, без простыни, с клопами…».
Никогда раньше я не задумывался об изнасиловании, никогда не сталкивался с таким. Что-то во мне натянулось и едва не лопнуло: так сильно хотелось помочь ей превозмочь эту боль.
И я сказал ей: «Перед тобой мужчина, который никогда не изнасилует женщину».
…А наутро я проснулся один. Она исчезла из общежития, из города, из моей жизни. Имя? Имя я потом узнал. Да что в имени её?
Всё ушло, утекло, убежало. А вот обещание осталось… Спасибо тебе, Наташа!
…
Годы щёлкают, как патроны в обойме. Тлеют, как сигареты: полпачки осталось да окурочек, если раньше не расстреляют. Если дадут докурить самому.
Мы когда-то учились любить, а теперь учимся жить без любви. Вспоминаем правила, над которыми смеялись… Назад оглядываемся с грустью, и лишь иногда – с ностальгией.
Что прошлое? Дымка? Туман?
Нет, ещё и обещания.
Про Умку, её умище, ослика Иа-Иа и йо-йо
Подарили как-то Умке Йо-Йо. Такая это оказалась хитрая штука! Хитрая, но увлекательная: две катушки и веревочка. Крутанёшь то самое Йо-Йо – и радуешься жизни. И весело-то как!
И все бы ничего, но Умка такой человек: не может она долго жизни радоваться, чтобы кто-нибудь её не отвлек от этого важного занятия каким-нибудь дурацким вопросом.
На этот раз дурацкий вопрос ей задал ослик Иа-Иа.
Он подошел к ней тихонечко сзади и сказал, грустно глядя на веревочку:
– Уважаемая Умка! А вы знаете о том, что это – мой хвост?
От огорчения Умка крутанула свою веревочку совсем не так, как её стоило крутануть, и она – бац! – намоталась ей вокруг шеи!
– Got dam! – закричала она с перепугу не по-русски.
Конечно, ей тут же пришли на помощь: прибежали спасать с помощью йодно-марлевой повязки, которую тут же накинули ей на шею.
Но она, своим хорошо поставленным голосом, продолжала голосить:
– Куда же я теперь такая, совсем бесшеяя? А-я-яя-яй!
И Иа-Иа, и её Йо-йо, и её йодно-марлевая повязка: все хороводом закружились перед её тускнеющим взором…
Вот, собственно, и вся история. Осталось только упомянуть об Умкином умище, который здесь почему-то остался как бы за скобками. А ведь зря мы про него не упомянули! Только благодаря ему после страшных этих ужасов Умка до сих пор поет себе и жизни радуется, а всё потому, что она загодя надела свитер с большим толстым воротником на свою тоненькую шею. И, ясен пень, спаслась!
