Неформат - страница 9

квартиры для дальних родственников матери. И читать повесть она стала только потому, что

донеслись до неё стороной какие-то хвалебные шумы на этот счёт. И произведение оправдало её

худшие опасения, да ещё и с перехлёстом: это была какая-то угрюмая, наполненная неврозами,

недовольством и ущербностью жизнь, и она выглядела тем страшнее в своей обыденности, что

происходила тут же, в Москве, где-нибудь в Сокольниках или на Каширке. И жизнью этой жили

вот эти самые люди – те, что окружали её в метро и автобусах, что толклись в гастрономах и

универмагах, все эти усталые жёны и больные свекрови, и унылые любовницы, и мерзкие в своей

безысходности коммуналки и малометражки… Убогое существование этих персонажей

показалось Ляле таким противным, серым и изначально предопределённым, что она

всполошилась душой: «Как же так?! Неужели это ждёт и меня?! Неужели так у всех – и на всю

жизнь?!»

Лялю охватил вселенский ужас при мысли, что она, живой человек со страстями и

любопытством, со временем, сама не заметив, когда, станет одним из этих персонажей, поселится

где-то на страницах такой вот книжки, где, кажется, никогда нет солнца, а всё время серая, без

всплесков вдохновения московская осень. Нет! Надо было решаться на что-то, ломать в своей

жизни те самые дрова, о которых все говорят, но которые далеко не все ломают!

И, позвонив Роману в очередной раз, она легко, совсем как взрослая, согласилась не

только прийти на очередную вечеринку, но и забежать к нему до этого на кафедру в главный

корпус МГУ – он, кажется, подвизался там в какой-то бесконечной аспирантуре на мехмате, среди

таких же бородатых коллег. Забежать с целью пообедать вдвоём в профессорской столовой – это

уже был какой-то аванс, негласное обещание и намёк на что-то большее, чем шпротный паштет

среди общего шума и гама квартиры. Впрочем, из профессорской столовой был, как всегда,

обратный ход… Но этот проклятый «Обмен», дочитанный до конца вчера ночью, снова навеял

такое смертное уныние и такую безнадёжность и так совпал с мокрой, вперемежку с опадающими

листьями погодой, что требовалось что-то резкое, необычное – встряхнуть свою жизнь, как

коктейль в тонкостенном стакане, не заботясь о том, как перемешаются его составляющие.

В тот день они ели какой-то сложносочинённый комплексный обед в столовой, где,

оказывается, даже предполагались официантки и перемена блюд и где Роман чувствовал себя

завсегдатаем. А потом они в познавательных целях промчались под высокими сводами главного

корпуса. «Архитектура позднего сталинизма», – смело пошутил он. И в этой откровенности,

словно со своей, ощущалась та интимная грань, которую она готова была переступить.

Университет имел даже своё собственное отделение милиции, что немало удивило Лялю. Всё это

в череде пустого, бессодержательного калейдоскопа его знакомых, которым он кивал на ходу,

почему-то создало у неё ощущение игры в «Бутылочку», как на дне рождения сверстницы в

восьмом классе, где она впервые поцеловалась с парнем. Только теперь бутылочка, казалось, с

каждым заходом крутилась всё более лихо и стремительно, увлекая её за собой в водоворот

новой, опасной жизни – подальше от героев Трифонова с их безнадёжными сторублевыми

альтернативами.

Бутылочка остановилась по мановению её руки, но так, чтобы парень как бы не

догадывался об этом, указуя на тот летний солнечный полдень опоздавшего московского бабьего