– Ян гуйфэй – перед вашими покоями. Как прикажете распорядиться?
Император быстро накинул на себя одежду и спрятал Мэй за занавесом.
Войдя в покои императора, Ян гуйфэй тотчас спросила:
– А где же эта искусница Мэй?
– В Восточном дворце, – ответил император.
– Велите послать за ней, сегодня я еду на Теплые источники купаться и беру ее с собой.
– Я расстался с этой женщиной, – сказал император, – нет нужды ехать с нею вместе.
Однако гуйфэй стояла на своем. Император смотрел по сторонам и не отвечал. Тогда, в сильном гневе, она воскликнула:
– На столе бокалы и тарелки – в беспорядке, косточки от плодов, а под кроватью вашего величества – женские туфельки! Кто прислуживал ночью вашему величеству? Рассвет застал вас за удовольствиями и вином. Но разве нынче вы не намерены выйти к придворным? Хотя бы взглянуть на своих сановников? Я же останусь здесь и буду ждать вашего возвращения.
Император смутился, натянул на себя одеяло и, отвернувшись к ширме, сделал вид, будто хочет спать.
– Сегодня мне нездоровится. Выхода не будет, – сказал он.
Взбешенная гуйфэй вернулась в свои покои.
Император стал искать Мэй, но оказалось, что она, в сопровождении евнуха, уже вернулась пешком в Восточный дворец. Император разгневался и обезглавил евнуха. Туфельки и бирюзовые украшения для волос, оставленные наложницей, он приказал отослать ей обратно.
Мэй спросила у посланца:
– Значит, император совсем отвергает меня?
– Отнюдь нет, но он боится рассердить Ян гуйфэй.
– Если жалостью ко мне он боится вызвать раздражение этой служанки, разве это не значит, что он меня отвергает? – спросила Мэй с улыбкой.
После этого она поднесла Гао Ли-ши тысячу золотых и попросила его найти поэта, который помог бы ей вернуть расположение императора – как некогда Сыма Сян-жу, сложивший оду «Там, где длинны ворота». Однако Гао Ли-ши всегда держал сторону Ян гуйфэй, да к тому же и боялся ее. Он ответил:
– Человека, который смог бы сложить подобное произведение, в наши дни не сыскать.
Тогда Мэй сама сочинила оду «Восточная башня»:
Пыль на зеркальце осела.
Я волос не убирала,
Умащать и холить тело,
Тонкий шелк носить – устала.
Мой Чанмэнь заполонен тоскою,
Залу орхидеи вспоминаю,
Отцветая за глухой стеною,
Будто слива, лепестки роняю. Птицы жалобно щебечут,
Плача, сникли ветки ивы,
Что-то ветерок лепечет —
И душе моей тоскливо…
Солнце скрылось за горою,
В небе диск луны недвижен.
Иногда ночной порою
Голос феникса мне слышен…
Уж давно молчит мой милый,
А дворец пустой и гулкий.
Только память сохранила
На Источники прогулки,
Помню блики на волнах
Озера с прозрачною водой,
Звуки флейты на пирах,
Выезд императора со мной —
Песни, полные страстей,
Пела я на расписном челне;
О глубокой нежности своей,
О любви вы говорили мне.
Вы клялись и небом, и землей,
И луной, и солнцем – быть со мной…
Как соперница хитра и зла!
Видно, ревность замутила кровь.
Во дворец пустынный изгнала
И разрушила мою любовь.
Я теперь печальна и грустна.
Дни туманны, словно сновиденья,
Ночь за ночью провожу одна
И стыжусь весеннего томленья.
Некому сегодня написать
Оду о печали во дворце…
Дальним гонгом плач звучит опять,
И не сохнут слезы на лице.
Вздох мой тяжек, шаг мой неуверен,
Тихо ухожу в свой дальний терем.
Узнав об этом, Ян гуйфэй сказала Мин-хуану:
– Какая-то Цзян фэй осмелилась говорить о своем недовольстве и своих надеждах в стихах, столь же ничтожных, как и она сама. Я желаю, чтобы ей была дарована смерть.
