Он позвал меня ассистировать в проведении биопсии седалищного нерва первому пациенту. Процедура была нужна, чтобы следить за изменениями в нейронах под действием лекарств. Биопсия нерва была в сто тысяч раз менее информативной, чем биопсия мозга, но это было все равно лучше, чем ничего. Мы вчетвером – Доктор Струков, медбратья и я – облачились в демроновые костюмы и зашли в палату.
Я много раз видел больных шок-деменцией на всех стадиях. Интересно, что все они имели очень много общего во внешности. Бледная кожа с каким-то голубоватым отблеском, заостренные черты лица, темные глаза и волосы (они темнели, если были светлыми до этого), исчезновение поверхностных вен – это было у всех. Все больные были очень худыми, сам по себе аппетит у больных не снижался, но они стремительно теряли вес по неизвестной нам причине.
Пациент был мужчиной средних лет, одетый в больничную пижаму, очень чистый и ухоженный, благодаря медбратьям. Он сидел на кровати, глядя в стену, не двигаясь и даже почти не моргая. Заметив нас, он медленно поднялся и, повернув голову ко мне, глядя мне в глаза, произнес:
– В темнейшей тьме… Внутри Клешней Вселенной… Дау Дэи… Атэну Дэи… Натау Рэ…
Я застыл на месте, пытаясь справиться с внезапно возникшим приступом страха. Я посмотрел на Струкова, и он понимающе кивнул.
Работы было полно. Дни пролетали стремительно и были тяжелы и утомительны. Так как никаких лаборантов у нас не было, а Струков не очень хорошо умел оперировать пробирками и пипетками, нам с Таней каждый день приходилось заполнять десятки пробирок, потом центрифугировать, потом мыть это все, а потом опять заполнять новыми растворами.
Вечером я обычно ходил по пустой лаборатории туда-сюда и думал о плане на завтра. Моя идея с генами из участка Тау оказалась успешной и уже через неделю принесла очень хорошие результаты в лабораторных условиях. Я подружился с командой Струкова, но особенно с Артёмом. Артём любил видеоигры, и я тоже их любил, еще он любил путешествовать и идти на неоправданный риск, что, видимо, и привело его в штаб сопротивления. К оппозиции, как и к политике в целом, он был довольно равнодушен, что тоже мне импонировало. Но особенно нас сблизила любовь к японской культуре. Однажды, во время очередного вертолетного патруля, когда выключили электричество, мы сидели в нашей комнате и болтали про Японию.
– Мне нравится хайку, – сказал я. – Вот, помню одну…
О, звездопады,
Сколько желаний моих
Артём посмотрел на меня с недоумением и сказал:
– Ненавижу Японию, это худшая страна в мире!.. Одно их аниме чего только стоит! Эти большеглазые девчонки с сиськами, каждая больше моей головы… И пафосные подростки с мечами, достойными внимания Фрейда… Вообще, будь я правителем Земли, первым указом я бы огородил Японию высоким забором и наслал бы на них шок-деменцию!
Я стал смеяться, прям аж до слез. Не поймите меня неправильно – Артём любил Японию и любил все, что они делают, включая аниме. Я думаю, в этом был какой-то защитный механизм.
– Но хайку же прекрасны, ты не можешь не согласиться!..
– Ой, тоже мне хайку… – Артём задумался на немного, а потом продекларировал:
Призвали в армию.
Где же автоприцел
У автомата?..
Я стал смеяться навзрыд, и даже Струков, который зашел к нам найти что-то в своем творческом бардаке, присоединился ко мне.
– Это гениально, Артемон! – сказал он улыбаясь.
