В квартире царила чернильно-черная тьма, в которой проступали лишь серые силуэты окон.
Он прислушался.
Полнейшая тишина составляла компанию кромешной тьме.
Очень осторожно Фрэнк двинулся к ближайшему окну, которое выходило на балкон и во двор. В раме остались лишь несколько фрагментов стекла, осколки хрустели и звякали под ногами. Фрэнк еще более замедлил шаг, чтобы как можно меньше шуметь.
У окна остановился, вновь прислушался.
Тишина.
Словно студеная эктоплазма ленивого призрака, поток холодного воздуха вполз в разбитое окно, зависая на остриях фрагментов стекла, оставшихся в раме.
Дыхание Фрэнка превращалось в пар, струйки которого белели в темноте.
Тишина длилась десять секунд, двадцать, минуту.
Может, ему удалось удрать.
Он уже собрался отвернуться от окна, когда снаружи донеслись шаги. С дальнего конца двора. С дорожки, что вела с улицы. Ботинки с жесткой подошвой. Каждый шаг по бетонной дорожке гулко отдавался от оштукатуренных стен соседних домов.
Фрэнк застыл, дыша через рот, словно опасался, что слух у преследователя не хуже, чем у уличного кота.
Войдя во двор, незнакомец остановился. Стоял долго, прежде чем двинуться дальше, эхо от шагов маскировало сами шаги. Вроде бы теперь он шел медленнее, огибая бассейн, к лестнице, по которой поднялся Фрэнк, ведущей на второй этаж заброшенного жилого комплекса.
И эти шаги очень уж напоминали тиканье часов палача, установленных на гильотине, отсчитывающих последние секунды до того момента, когда нож должен начать свое падение.
Словно живой, «додж» взвизгивал всякий раз, когда пуля пробивала металлическую стену, и ран все прибавлялось, не по одной – десятками. Яростный огонь не прекращался, стрельба велась как минимум из двух автоматов. И пока Бобби Дакота лежал на полу, стараясь привлечь к себе внимание Господа истовой молитвой, стены фургона быстро превращались в решето, осыпая его кусочками металла. Один из дисплеев уже взорвался, второй вместе со всеми индикаторными лампочками потух, но в заднем отсеке фургона не воцарилась темнота. Он освещался янтарными, зелеными, алыми или серебряными искрами, которые бронебойные, в стальных кожухах пули вышибали из электронного оборудования. Они насквозь пробивали корпуса, разносили платы. На Бобби падали не только кусочки металла, но и осколки стекла, деревянные щепки, ошметки пластика, клочки бумаги. Весь этот мусор пулями поднимало в воздух, а уж потом он валился на Бобби. Но больше всего его донимал шум. Создавалось ощущение, что он находится в пустой железной бочке, а десяток здоровенных байкеров, накурившихся травки и обдолбанных, барабанят по этой бочке монтировками, действительно здоровенных байкеров, с могучими мышцами, толстыми шеями, заросшими бородой лицами, с вытатуированными на бицепсах черепами, огромных, как Тор, бог викингов, но со сверкающими, безумными глазами.
У Бобби было очень богатое воображение. Он всегда считал, что богатое воображение – одно из главных его достоинств. Но сейчас он и представить себе не мог, как выбраться из этой передряги.
С каждой уходящей секундой он все более удивлялся тому, что до сих пор в него не вонзилась ни одна пуля. Да, он вжимался в пол, расползался по нему, пытался представить себе, что он совсем не человек, а ковер и толщина его тела какая-то четверть дюйма, так что попасть в такую цель невероятно трудно, но все равно ждал, что ему вот-вот отстрелят зад.
