С паспортом оказалось все непросто. Милицейская капитанша так заморочила ему мозги своим вежливым голосом, что на улицу Лева вышел, будто из трясины вылез. Одно понял: убираться ему надо из доброго города Ярославля и двигать к месту, означенному в лагерной справке.
– Сама пойду с тобой в милицию! – заявила Феня. – Я как-никак депутат райсовета, руку подымаю вместе с большим начальством.
– Кем же ты работаешь? – удивился Лева.
– Штукатуром. Микрорайон строим.
– Портрет нашей Фени на районной доске Почета висит, – сказала Нина. – Квартиру с удобствами ей обещали.
– Ну, запела! – отмахнулась Феня. – Шла бы на стройку, так и тебя повесили бы на доску. Еще не знаю, как с Левой получится. Для милиции такой депутат, как я, что хвост собачий.
– А ты где работаешь? – спросил Лева Нину.
– На почтамте. Телетайписткой.
Лева не понял.
– Телеграммы передаю.
– Говорила ей: учись в институте на строителя, – вмешалась Феня, – не захотела.
Теперь вот записалась в военкомате на вербовку. В Чехию хочет, на узел связи.
– Не надо, – остановила ее Нина.
– В общем, Лева, отпрошусь завтра, и пойдем вместе…
Она оказалась бабой пробивной. Капитанша тыкала ей в нос какие-то инструкции, а она махала руками и объясняла, что никакая бумажка не может помешать счастью племянницы. Ошалелый Лева никак не мог взять в толк, причем здесь Нинка. А Феня доказывала, что ее племянница ждала жениха больше трех лет, что плохих людей не ждут, а оступиться по дурному случаю может каждый. Тут Лева и сообразил, что жених-то – это он, и что его, оказывается, ждала из колонии Нинка.
Когда вышли из милиции, Феня сказала:
– Деваться некуда, пойдете с Нинкой в ЗАГС, подадите заявление. Там вам справку дадут для этой сухостоины в погонах. А получишь паспорт, скажете, что раздумали регистрироваться…
Нина было заартачилась участвовать в таком обмане, но Феня погладила ее по голове, проговорила успокаивающе:
– Для жизни ведь, Нинусенька. А то замыкают мужика, опять пойдет по кривой дорожке. Для доброго дела и обмануть власть на грех.
Заявление о регистрации принимали по воскресеньям. Целых три довоскресных ночи у Левы была в голове полная сумятица. Золотой фарт отодвигался все дальше и дальше. И Нинка чего-то вдруг изменилась. Не отвечала больше Леве улыбкой, не сияла глазами. Стала строгой и недоступной, как икона в музее. А чего, спрашивается?.. «Я все сделаю, чтобы пособить тебе», – сказала. Он украдкой ощупывал взглядом ядреную Нинкину фигуру и думал: зачем власть обманывать, если можно жениться всерьез? Феня квартиру получит, им с Нинкой эта крыша останется. Думы, по-комариному назойливые и кусачие, довели Леву до того, что в воскресное утро затосковал он по-черному. И вроде бы даже по надежной семейной жизни затосковал, по Нинке, что могла бы обнимать его белокожими руками.
За завтраком он сказал:
– Вот что, Феня. Вот что, Нина. Надумал я жизнь свою вязать намертво. Порешил, чтобы стали мы с тобой, Нина, законными мужем и женой.
Нина от растерянности заалела. Феня положила ложку на стол и сказала:
– Ты эти басни, Лев, брось!
Ни разу до того она его Львом не называла, а тут видно захотела придать словам серьезный и окончательный смысл.
– Для такого дела, Лев, любовь нужна и обоюдное согласие.
– Дак, полюбил я твою племянницу, Феня!
– Ее полюбить не грех. Тебя вот, непутевого, кто полюбит!
Лева повернулся к Нине, попросил жалобно:
