А раньше звания давались практически «по очереди». И вот в этой очереди сначала шла Раневская, потом должен был быть Штраух, а потом Плятт.
За этим же обедом Фаина Георгиевна рассказала такую историю:
– Я прилетела в Ленинград на съемку «Нового аттракциона», вышли из самолета, меня встретила Таня Самознаева, директор картины. Идем по полю. И вдруг какой-то сильный толчок в спину. Я упала, повернулась и – о, ужас! – на меня смотрит настоящий лев! Я так испугалась! А лев посмотрел на меня презрительно и, видимо, не в силах преодолеть отвращения к моей роже, срыгнул.
Буквально через неделю я оказался в Ленинграде. Снимался в картине «Не забудь… станция Луговая». И вот в перерыве между съемками я зашел в кафе, увидел там Тамару Ивановну Самознаеву и подсел к ней:
– Тамара Ивановна, тут Фаина Георгиевна рассказывала такую смешную историю, как вы ее встречали у трапа и как лев повалил ее.
– Ой, Фаина! Ой, вруша! – воскликнула Самознаева.
Этот лев, действительно, тоже приземлился на том же аэродроме, но был в клетке и, как минимум, в полукилометре от нее.
Когда в 78-м году умер мой папа, Василий Васильевич Меркурьев, буквально через три-четыре дня после его похорон я получил от Фаины Георгиевны открытку.
«Дорогой Петр Васильевич, уход из жизни Василия Васильевича Меркурьева для меня большое горе, я встретилась с ним в работе только один раз – в фильме “Золушка”, где он играл моего кроткого доброго мужа. Общение с ним – партнером − было огромной радостью. Такую же большую радость я испытала, узнав его как человека. Было в нем все то, что мне дорого в людях, – доброта, скромность, деликатность. Полюбила его сразу, крепко и нежно. Огорчалась тем, что не приходилось с ним снова вместе работать. Испытываю глубокую душевную боль оттого, что из жизни ушел на редкость хороший человек, на редкость хороший большой актер. Берегите маму, нежную и хрупкую Ириночку.
Ваша Раневская».
Кстати, все свои письма Раневская всегда подписывала только фамилией и никогда – «Фаина Раневская» или как-то еще. Близким людям она, конечно, могла написать «твоя такая-то», но всем остальным людям – только фамилию.
Уже после смерти папы, в 80-м году, в Москву приехала моя мама, и мы пошли вместе на спектакль «Дальше – тишина». А в этом спектакле как раз еще участвовал мамин ученик, замечательный актер, народный артист России Михаил Львович Львов, играла большая приятельница моей мамы, тоже народная артистка, изумительная актриса и человек Ирина Павловна Карташева.
Миша Львов сказал Раневской, что на спектакле будет Ирина Всеволодовна Мейерхольд, и Фаина разволновалась: «Ой, что, Иринушка? Ой, как мне страшно! А она меня узнает?»
И вот после спектакля, который, как всегда, гениально играла Раневская, мы зашли за кулисы. Абсолютно обессиленная, она сидела в своей гримерной. В ней ничего не было уже от той Раневской, которую мы только что видели на сцене, не говоря уже о той, которую мы все знали. Это почти бесплотный дух. И мама моя, уже старушечка, хотя и была моложе Раневской на десять лет, но тоже не в очень хорошей форме. И вот эти две женщины сели, обнялись. А мы стояли рядом, боясь шелохнуться, потому что присутствовали при каком-то удивительном духовном акте, когда две очень старые женщины вспоминают свое прошлое, и в этом прошлом у них был общий муж, у одной – по жизни, у другой – по роли.
