(Раз ты его гость, пусть он тебя кофе и угощает; мы не знаем, как с тобой обходиться, кто ты такой.)
На кухне уже был Глава: бодрый, розовый – как и не пил вчера. Мы опрокинули по кофейку.
Неделей или двумя позже сидели в клубах дыма у него за столом, и я впервые говорил Захарченко о том, что он и сам без меня знал, но тем не менее – слушал: нас, говорил я, загоняют, нас стреножат, – но, пока мы ещё в силах, надо выпутаться, навязать свою игру.
– Вообрази, Бать, пройдёт десять лет, – мы сидим, – вот с тобой, и Казак рядом, – где мы можем сидеть? – в Абхазии, например, и ты сам, ты сам говоришь: а помнишь, зимой пятнадцатого, или зимой шестнадцатого, – ведь были все возможности поломать игру, вбросить свою карту…
Он посматривал на меня, ничего не отвечал, но взгляд был внимательный.
В этот ли раз или в следующий – я делал предположительный расклад по одному городу с той стороны: как туда зайти, как всё сделать быстро.
– Понимаю, понимаю, – говорил я, – Россия заморозит пенсии, которые она доплачивает донецким пенсионерам, заморозит поставки горючего, но… – и я предполагал, как может размотаться клубок.
И снова добивал:
– Или будем сидеть, старые, в Абхазии, невыездные – думать: «А ведь могли же…» И самое тоскливое, что мы будем повторять это не раз или два, а из года в год, старея, дурея и всё сокрушаясь: как же так получилось, что мы не смогли, что мы теперь от всего отставлены…
Батя знал ситуацию лучше меня, у него была сотня неизвестных мне доводов, что так, как я предлагал, нельзя, – в конце концов, он отвечал не только за свою судьбу, но и за два миллиона человек, живущих в республике и уже настрадавшихся от души.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
