– Ты говорил, что всё равно не можешь меня оживить, – стараясь ощутить то же спокойствие, что прозвучало в её голосе, напомнила Ева. – Так почему сейчас расстраиваешься?
– Я вряд ли смогу провести ритуал, но вывести для него формулу – вполне. И если не справился я, вряд ли справится кто-то другой.
Это прозвучало без гордыни, без хвастовства: простой безнадёжной констатацией факта.
– Ты работал над формулой всего ничего. К тому же тебя отвлекает вся эта возня с пророчеством.
– Я умею разграничивать работу и всё остальное. Ни эмоции, ни жизненные неурядицы не могут мне помешать. Если я не нашёл решение, вложив столько усилий…
Когда он осёкся, Ева настороженно и пытливо наклонилась вперёд:
– Что?
В его лице поочерёдно сменились сомнение, задумчивость и непроницаемая, пугающая мягкость.
– Нет, – выбираясь из-под одеяла, едва слышно ответил Герберт. – Ничего.
Он лежал одетый, только босой. Встав на колени рядом, близко, словно в танце, бережно взял её лицо в ладони, всматриваясь в него так, будто никогда раньше не видел.
– Что? – повторила она.
Не ответив, он склонил голову. Закрыв глаза, прижался лбом к её лбу.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?
Вопрос, который в другой момент заставил бы её улыбнуться, сейчас вынудил сглотнуть ком в горле: столько в нём звучало отчаянной, безнадёжной, прощальной нежности.
– Что ты делаешь? – зачем-то прошептала она, глядя на пушистый ореол его размытых близостью ресниц.
– В верхнем ящике кристалл для связи с Мирком. Визит Айрес пересидишь в тайном ходе. – Тихие, невпопад звучащие слова отозвались тревогой в небьющемся сердце. – Когда всё успокоится, попросишь Мирка забрать вас к себе. Тебя, яйцо… Он сможет вас защитить.
– А почему ты не сможешь? – её пальцы перехватили его запястья, не отстраняя их – просто держась. – Герберт, в чём дело?
Он не ответил. Лишь до слуха донёсся глубокий, судорожный выдох, смешанный с шелестом неразборчивых слов – будто вырвавшиеся отзвуки беззвучной, про себя читаемой молитвы.
Молитва…
…«смерть и любовь моя перед моим лицом», – воспоминанием пропело в ушах.
Мигом отпустив державшие её руки, Ева зажала его губы ладонью прежде, чем они успели коснуться её собственных.
– Ты что… правда… Обмен?
Она сумела вымолвить только это. Но то, с какой досадливой обречённостью Герберт отстранился, подтвердило, что он понял вопрос.
И ясно указало, каким был бы ответ.
– Ты что, правда хотел совершить Обмен? Обменять мою жизнь на свою?! – Ева пихнула его в грудь так яростно, что некромант, пошатнувшись, невольно опустился с колен на пятки. – Совсем спятил, идиот?! Думаешь, мне нужна жизнь такой ценой?
– Моя жизнь, если подумать, не так уж дорого стоит.
Услышав отстранённые, без тени эмоций брошенные слова, она толкнула вновь – в плечо, злясь едва ли не больше, чем в день, когда Герберт её ударил. Вдохнула, пытаясь взять себя в руки.
Запоздало вспомнила, что в текущем состоянии дыхательная гимнастика ей вряд ли поможет.
И что ему сказать? Напомнить, что он значит для неё? Что от него слишком многие зависят? Что он ещё не отыграл свою роль – хотя бы в грядущем восстании? Это он и так прекрасно знает.
Это его не остановило.
– Если не ценишь свою жизнь, цени то, чего вместе с ней лишаешься, – сказала она вместо этого.
– И что это?
– Всё, что ждёт тебя там.
Герберт перевёл взгляд в направлении, указанном её сердитым кивком, – на окно, где за незадвинутыми шторами молчала бесснежная ночь.
