Ну или вот к примеру Варшава. Ничем ведь не хуже чем Тверь. Может быть, она в данную минуту именно там. Поет, пляшет, веселится. Ну а уж потом, потом – обязательно к нам, пронесется по Батискафной, словно огненный шар или безумный цветочный вихрь, и никакие, знаешь ли, выгребные и угольные ямы ее не остановят, разлюбезнейшая и любознательная подруга суровых дней моих.
Как-то, часу в шестом, следуя через ежедневно бурлящую и гудящую Сенную, я заприметил некоего господина весьма упитанной и необычайно грузной комплекции. Он сидел как ни в чем не бывало на заплеванной мостовой, в разноцветной компании расшвырянной там и сям апельсиновой кожуры, конфетных и шоколадных обертков, птичьих и заячьих костей, и таращился по сторонам. Посреди хлопотливого, мелочного и мелкого торгового люда он громоздился как скала, как таинственный серый необитаемый остров невероятных размеров. «Надо же, до чего ж он смахивает на средних размеров слона – подумал я – воистину, наш чудный город полон немыслимых и божественных чудес».
Вокруг загадочного господина уже растеклась и затрепыхалась довольно злобная и глумливая толпа, которая, побросав свои зеленные и пернатые ряды, обжорные прилавки и пузатые сбитенные кувшины, набив рты запеченными воробьями и зябликами, или еще какой съедобной снедью – которая еще вчера летала, хрюкала, скакала и прыгала, мечтала и грустила – тыкала в него неумелыми толстыми пальцами. Бутошники с безучастным видом перетаптывались и скучали рядышком, угощая друг друга вонючими папиросами, как будто бы ничего такого особенного и не было.
«Смотрите, смотрите, персицкий слон в треуголке» – гоготала и волновалась немилосердная толпа. «Это не слон – отвечали другие – это же немец, немец, немецкий доктор, он тут всех отравил, а ну вздуем его». «Персицкий слон» или «немецкий доктор» хранил невозмутимое и гордое молчание под градом гнилых помидор, капустных кочерыжек и картошек и даже парочки дохлых мышей. «Ишь ты, тумба какая» – волновалась толпа. Неизвестный господин оставался на прежнем месте, и все вертел по сторонам гигантской головой, словно двуствольной орудийной башней. На гигантской голове возвышалась сообразная ей исполинская треуголка, и именно она, по всей видимости, не давала покоя разнузданной и необузданной черни. Я выхватил из ножен трехпудовую саблю и, вращая ею беспрерывно и дерзко над головой, немного рассеял возмущенных негодяев. Торговцы, теряя руки и ноги, разбежались и рассыпались по закоулкам и злобно зыркали оттуда, поблескивая крысиными глазками. Они только и ждали удобной минуты, чтобы вернуться и наброситься на свою жертву с новыми и свежими силами.
«Не знаете ли вы, милейший капитан, как пройти отсюда в Персию?» – полюбопытствовал загадочный господин, получив кратковременную спасительную передышку.
Господи, ну откуда ж мне знать, где Персия. Я могу с грехом пополам добраться отсюда до Песков, а оттуда допустим на Шпалерную, или до сентиментальных Семенцов, или даже до Семеновского плацу, безбрежного и бесприютного как само священное Балтийское море, и где государь, на радость и потеху своим терпеливым и покорным рабам своим, установил и воздвиг новейшую гигантскую электромясорубку. И ведь какое это наверное счастье для простых уставших людей. Посмотреть, как крамола и злоязычие исчезают в ее черных механических недрах. Ну или вот до своей милой Батискафной я наверняка тоже доковыляю с наглухо закрытыми глазами. Ну почти. Узенькую щелочку можно и оставить. Ну а Персия? Бог его знает, где она. Наверное там, где под ногами текут неторопливые реки из сгущеного молока, ну или что-то там подобное.
