Вячеслав Самсонович хмыкает. «Туалетная бумага – говорит – еще не повод для душевного и нравственного триумфа». А с загадочной безымянной улицей еще предстоит разобраться.
Но нет, я не буду стыдиться. В отставку никогда. Никогда. Никогда. Никогда я не пойду по смертельному пути. Никогда не прыг под трамвай. Не шмыг. Не бряк. Мы потом сойдемся во мнении, что это, допустим, была Улица Второго Поползновения. Так и запиши. Запомни. Второго. Именно. Почему бы нет?
Вячеслав Самсонович смотрит в какие-то малоразборчивые скомканные бумажки и говорит что нет и не было такой дурацкой улицы. Ни второго, ни первого, ни поползновения. А я говорю что отчего ж нет, вот она, есть, она существует. Ее обитатели таращатся на нас изо всех мыслимых и немыслимых отверстий. Ты запиши, они поверят. Вячеслав Самсонович говорит что его повесят. Не повесят. Может быть. Да и где подобрать такую веревку? Мы ускоряем шаги и скрывается за поворотом.
Вячеслав Самсоноаич протягивает мне ломтик желтого будто прорезиненного мармеладу, усыпанного мелкой сахарной пылью. «Вот, мол, не желаете ли вы подкрепиться?»
Пожевать, похрумкать, насладиться фруктовой мякотью. Вкус детства.
Нет, не желаю. Кубик такой соблазнительный. Аппетитный. Упругий. Путь нам предстоит долгий. И 1–2 лишних калорий нам совсем не помешают. А вдруг это бывший офицер, превращенный злыми потусторонними силами в мармелад? Такое бывало. Я спрашиваю Вячеслав Самсоновича, где он взял его. Вячеслав Самсонович только пожимает плечами, и говорит что купил.
«Если вы не будете есть – говорит он – я принесу его домой, если доберусь, воткну в него серую суровую нитку и повешу его на елку и буду вот так целый день сидеть как безмозглый разомлевший лентяй, смотреть и беседовать. Вспоминать безвозвратно ушедшие дни».
Беседовать и беседовать с мармеладом. Кубик будет качаться на елке. Словно маятник, едва я трону и пошевелю его пальцем.
Я ему не верю. Времена сейчас трудные, лихие, военные, и мармелад сейчас днем с огнем не сыщешь. Лизавет Петровна весь город оббегала и окоченела как собака. Приходит в департамент и говорит «я вся одеревенела». А пришла с пустыми руками и они у нее дрожат. Алексей Петрович втащил ее быстренько в свою будку. Иди сюда. Щелк-щелк и запер. Ну, может быть, Вячеслав Самсоновичу необычайно повезло. Или директор, улыбаясь как дурак, втюхал ему в пятерню чуть помятую со всех краев коробчонку, как будто бы где-то своровал: «это тебе за выслугу». Господи, ну вот спасибо.
Если вдруг злые призраки нападут на нас, справа, сбоку, спереди, сзади, я не сдамся, я буду отбиваться и махать саблей, саблей, кружить воздух, рвать в клочья холодный и липкий туман, покуда силы меня не оставят, покуда они нас не одолеют и не сожрут.
«Вот какой вы молодец – хвалит меня Вячеслав Самсонович – так и надобно поступать, так и надо, до конца, до конца, а иначе жить-то зачем».
Как это зачем? Полковая лошадь Марфа Ивановна предлагала мне настрогать пяток детишек, пока не поздно, и Лизавет Ивановна предлагала настрогать пяток-другой детишек, по сути то же самое, можно развести их и заполонить ими половину Лифляндскрй улицы, и они будут бегать и орать до глубокой темноты, а потом придут чудовища с Улицы Второго Поползновения, и все, если успеют, разбегутся по домам, захлопнув за собой входную дверь.
Мы идем по улице, и шепот и звуки малознакомых и безымянных вечерних птах сопровождают нас всю дорогу. Кто-то чирикает, кто-то щелкает, кто-то клевещет. Кругом возня и копошение маленьких пернатых тел. Взаимные взмахи крохотных крыл. «Я не знаю, что это именно за птица – говорит Вячеслав Самсонович – в нашем департаменте никто пока не отважился подобрать им правильного названия. Быть может, это двусторонний соловей». Я только пожимаю плечами, мол, мне-то какие дело. Двусторонний… Ну, пусть будет так. Разве это сейчас важно, в такую минуту?
