Боже, подумал он, что за наваждение?
Музыка смолкла. Ника и другие девушки замерли, погруженные во всполохи багряного света, в странных, неестественных позах, словно кто-то приказал им – замри! – в самый неподходящий для остановки момент. Они смотрели на Танта, и он не мог определить, чего больше было в выражение их глаз: ужаса или мольбы о помощи?
Да, собственно, не было у него сил задуматься еще над этим.
Он совершенно взмок от слабости и гнева – до потемнения одежды. Желая прекратить все, немедленно, он схватил подвернувшуюся под руку подушку с дивана и швырнул ее в Нику.
– Вон! – заорал он в бессильном исступлении. – Вон! Все убирайтесь!
Что-то загремело, вспыхнуло. Брошенная подушка растворилась в полете, исчезла, будто обтекал ее не воздух, а соляная кислота. Снова громыхнуло, свет замигал. Стая воронья, невесть откуда взявшаяся в комнате, поднялась с громким карканьем и заметалась вокруг него, и забила черными крыльями. Черный вихрь потянулся, завился лентами, тогда и пространство окружающее вдруг сузилось, сжалось до размеров черепной коробки. Лицо Ники возникло вдруг снова, приблизилось вплотную к нему, и тут в темных глазах ее привиделся ему слабый огонек надежды. Девушка неуверенно, совсем робко улыбнулась и махнула ему рукой. Следом раздался хрустальный звон – раз, два, три. Лицо Ники задрожало, расплываясь, потекло во все стороны и стерлось, наконец, совершенно, словно не существовало никогда.
И тогда мир окунулся во мрак. Сюрприз, подумал Тант, вот тебе и сюрприз. Можно сказать, удался.
Он почувствовал, что куда-то проваливается, падает. Показалась, внутрь самого себя, как рушатся полые башни. Когда холод мертвой вселенной завладел его душой и телом, вновь вспыхнул в темноте все тот же зловещий Шар. И голос, никогда не слышанный им раньше, сотрясая все его естество, возвестил: «Берегись!»
– Берегись! Берегись! Берегись… – повторяло эхо его сознания сколько могло, но и оно довольно быстро угасло, задушенное губительным зноем Шара.
1.7. Колечко с изумрудом
Он очнулся от неудобства текущего положения. Тело разбудило его пронзительной жалобой, что совсем задубело и болит, и дальше так лежать невозможно. Мышцы затекли и ныли, а в глаза, такое ощущение, будто кто-то нахально тыкал пальцами. Было холодно и ничем не пахло. А может и пахло, только нос запахов не воспринимал. Он разомкнул веки и тотчас захлопнул их снова – яркий безжалостный свет иглами вонзился в зрачки и, сквозь них, куда-то в самую середину мозга. От этого воздействия по телу прошла судорога. И ладно бы легче стало, можно бы и смириться, но нет, не наступило облегчения.
«Шар!» – пронеслось в сознании, а следом проявились в нем и картины недавнего варьете. Тут же всплыли, и он вспомнил, что рассматривал их всю ночь. Тант перевернулся на живот и, тяжело опираясь на руки, поднялся. Сначала на колени, потом и на ноги. Прикрывая лицо рукой от возможной световой атаки, осмотрелся.
Никакого Шара в комнате, конечно, не было, ему снова привиделось. Свечи давно оплыли и погасли, зато под потолком одиноко горела бесполезная белым днем электрическая лампочка. Да, и в углу так же сиротливо, приветом из прошедшего праздника, светилась елка.
«Слава те, Господи! – облегчил вздохом душу Тант, и закрепил облегчение словами. – Хорошо, хоть того адского устройства здесь больше нет. Нам такого канделябра не надоть». Он почувствовал нестерпимую злость к все еще неопознанному летающему предмету. И поднимающееся раздражение. И затаившуюся неловкость, даже стыд. Целый букет чувств, однако.
