- Да мне нужно то. Всего триста тысяч, и ты меня больше не увидишь. Скажи своему другу, пусть купит тебе спокойствие.
Смех душит меня. Истеричный, переходящий в рыдания, хохот.
- Убирайся – говорю я отсмеявшись.
- Софья, доченька, прошу тебя - падает передо мной на колени мать.- Отчим твой меня на порог не пустит без денег. Проигрался он, долг требуют. Говорят, не отдаст – изуродуют.
- Мама, прекрати спектакль, на меня не действует уже давно, твоя, плохая, актерская игра. У меня нет матери, она отказалась от меня, а значит и отчима, нет. Не понимаю, почему ты этого замурзанного мужика боишься. Не может он тебя, в твою квартиру не пустить. Иди домой, и оставь меня в покое.
- Может. Я ему половину квартиры отписала.
- Чтобы мне не досталось? Хитро.- равнодушно говорю я.- Уходи мама. Ничего тебе тут не светит.
- За что ты так со мной? – спрашивает мать, глядя на меня полными слез, когда – то, самыми родными на свете глазами, в которых я всегда искала, хоть маленький отблеск любви. – Просто. Не люблю – говорю я и закрываю дверь Дрянь – кричит мать, колотя ни в чем не повинную дверь. Она уж и забыла, что выставила меня из дома, сказав те же самые, ледяные, шипастые слова. – Будь ты проклята, гадина.
Проклятья ее мне не страшны. Я и так проклята, с рождения. Проклята уродливой старухой, имя которой нелюбовь. Телевизор, включенный мной, заглушает грохот и крики. Побесновавшись еще полчаса, моя родительница покидает поле брани. Я победила ее. Впервые в жизни я чувствую омерзительное умиротворение и горько – соленый вкус пирровой победы. Уподобившись матери, я принимаю свое генетическое уродство – бездушие и полное безразличие к самому родному на земле человеку. Ром, найденный мною в баре Анатолия, помогает мне отвлечься от мыслей, лезущих в голову, отключает чувство жалости, накрывая тяжелым, алкогольным дурманом. “Ты, такая же, как она. Ни чем не лучше” – шепчет мне в душу пьяная совесть, и я, молчаливо, соглашаюсь с ней.
- . Она сидит в своем любимом кресле, укутавшись в смешной разноцветный плед, не взирая, на свалившуюся на город, липкую жару, наружу торчат лишь узкие ступни, с длинными пальцами. Я знаю, она стесняется их.
- Я ждала тебя, очень ждала – возбужденно говорит Софья. Отшвырнув плед, она манит меня великолепием своего гибкого, молочно белого тела. Желание захлестывает меня горячей волной.
- А я мечтал о тебе – говорю я и опускаюсь перед ней на колени. Я целую ее ступни, скользя губами, поднимаюсь все выше и выше, задержавшись на трогательных впадинках острых коленей, пока не достигаю заветного треугольника между ее ног. Мой язык погружается в ее горячее лоно, танцует страстное танго. По ее участившемуся дыханию, судорожно выгнутой в пояснице спине, чувствую момент, когда она достигает пика наслаждения. Удовольствие вырывается из ее горла хриплым стоном, заставляя меня, умирать от желания обладать ею. Нет сил и терпения, даже раздеться, скинуть с себя вместе с одеждой, трехдневное ожидание близости с моей Софи. Просто спускаю брюки и погружаюсь в нее, что бы совсем разорвать связь с этим миром. Оргазм взрывается в мозгу, словно сверхновая, гоня по венам раскаленную, как лава кровь.
- Я умирала от желания, все эти долгие дни без тебя – говорит Софья, гладя меня по голове, прохладной рукой. – Не бросай меня, больше.
- Больше никогда – шепчу я. Она прижимается ко мне всем телом, сильно, словно хочет прилипнуть, врасти в меня.
