Читать онлайн Наталья Аришина - Немилосердные лета

Два слова

Когда она в середине дня 15 декабря, измученная невозможностью глотать и дышать, громко закричала: «Я не согласна!», имея в виду так жить, я понял, что она согласилась уйти, приняла бесповоротное решение, и наверху ее сразу же услышали, ненадолго прибавили ей жгучих страданий и резко выключили свет. Через некоторое время в полутемной прихожей она по ходу медленного движения навстречу мне упала в мои руки, в полминуты умерев.

Эту книгу мы складывали вместе, поскольку я знал каждую букву, ею написанную. За несколько десятилетий моей писанины про стихи я практически ничего не сказал о ней. Не получится и сейчас.

Мы с ней дожили до такого состояния, что если я о чем-нибудь молча подумаю, она скажет вслух. Со стихами не то же самое. Стихи возникают неожиданно и совсем не так, как ты бы мог предположить. Ахматовская домработница, бывало, поймав хозяйку на стихосочинительстве, говорила, что Анна Андреевна гудит. Ходит и гудит. Наташа тихо уходила в себя, в угол пещеры, в домохозяйство, в готовку еды, в одинокую прогулку. Стих был порождением сокровенности.

В начале нулевых мы перенесли общее несчастье – потерю молодого сына. Надо было держаться, она выстояла, не впав в стиховую истерию.

На ее отпевании батюшка употребил слово «праведница», это наверняка входит в общий канон, но в данном случае было в точку. Более бескорыстного создания я не знал. О безоглядности ее самоотдачи знают многие. Все это входит в состав ее стихов.

Шестьдесят лет нашего супружества мы отметили в 2022 году, она веселовато откомментировала: «Так долго не живут!», высокодрагоценный эпитет свадьбы мне неведом, но я помню, кто были любимыми ее поэтами в пору нашего начала. Жуковский и Лермонтов. Я полюбил ее за стихотворение «Сочельник», написанное ею в пятнадцать лет. Это было у нее отдельно от цветаевских экскурсов в немецкий романтизм.

Книга эта – не финально-всеобъемлющий отчет литератора о своей работе. Мы застали автора в процессе. Может быть, элемент финиша не чужд самоощущению поэта. Но процесс был прерван. Свет внезапно пропал. Ищем в сумерках.

Итоговым изборником – книгой всей жизни – она считала «Общую тетрадь» (2019), книгу емкую, но далеко не полную. Сама у себя она насчитывала восемь книг. В «Общей тетради» одна из глав-тетрадей – шестая – оговаривалась как незаконченная. Теперь она заканчивается.

Она была смущена наработанной мастеровитостью, лишним знанием технической стороны нашего дела, ее влекла нечаянность, непредумышленность. По природе она была простодушной и знала об этом, в сердцах именуясь простофилей.

Но она не собиралась стоять на одном месте, движение вперед требовало пребывания в форме. Ей никогда не давали ее лет. Она росла и знала об этом. В данной книге разный материал. Кое-что уже опубликовано – некоторые стихи и проза. Над композицией книги она сама не работала, но обдуманно заранее сделала несколько файлов, правильно связать которые пришлось без нее. Более того, она вообще не надеялась на выход новой книги в обозримом времени.

Заходя в зрительный зал на какое-то зрелище, она сразу же садилась где-то в задних рядах, подальше от сцены. За место под солнцем не билась, пряталась в кулисах. Когда ее небеспочвенно называли красавицей, она уводила ситуацию в область юмора.

Она не любила называть себя поэтом. Когда-то Владимир Соколов написал «Мне нравятся поэтессы», на мой взгляд, вещь полемическую относительно юморески Саши Черного «Она была поэтесса».

Она была поэтессой.

Она засвидетельствовала абсолютно внутренний мир человека этих немилосердных времен.

Начнем со стихотворений очень личных, по сути – автопортретных.

Илья Фаликов

Вступление. Три стихотворения

Миражи

И. Ф.

Обманутой в такие времена

не стыдно быть. Прощу любой скотине.

Не причитать же: в чем моя вина?..

Плюнь, разотри. Сокроемся в пустыне!

Ее увековечим. Золотой

бархан восточный станет нашим домом

единственным. Пока еще пустой,

молчит и ждет в пространстве незнакомом.

Так хороши весною миражи,

и звезды укрупняются во мраке,

и, Господи, особо закажи:

на всю округу – маки, маки, маки.

Не совестно, что я безумно жить

хочу бесценный дней моих остаток?

Не уповать, не спорить, не сорить

и на челе безоблачном носить

достоинства бесспорный отпечаток.

Шумит Платан

И. Ф.

Шумит платан, закрывши полдвора,

дворняга бродит, волоча оковы.

Ловя пустопорожний звон ведра,

идут на мойку пегие коровы.

Лишь я живу во времени ином.

В моих часах не двигаются стрелки.

Их заводить не стоит перед сном,

к старухам выходя на посиделки.

Их заводить не стоит на заре,

к античности спускаясь на раскопки,

туда, где пшат – в шуршащем серебре,

а бабочки мечтательны и робки.

Небесная ткачиха

В сумерках окончила стихия

буйство многих сил.

Сквозь прогнозы, редкостно плохие,

вечер проскочил.

Осторожно засвечу фонарик

вместо костерка.

Снимется разбуженный комарик

с влажного песка.

Где же ты, Небесная Ткачиха?

На небе побудь.

Для тебя одной светло и тихо

льется Млечный Путь.

о. Шикотан, 1989

Часть первая. Тихо тебя окликну

^{>2021 – февраль 2022}

Театрик

Давнего века загадки.

Дворик в осенней грязи.

Стены добротнейшей кладки,

окна в слепых жалюзи.

Голубь бесстрастно и ловко

меряет дряхлый карниз,

и заглушает ливневка

эхо былых антреприз.

Про театральные были,

про безрассудный размах

даже деревья забыли,

те, что росли на задах.

Клен позолоченной кроной

скрыл слуховое окно.

Но по ночам незаконно

изредка светит оно.

Дождик легко занавесил

призрачный строгий танцкласс.

Триста посадочных кресел

не дожидаются нас.

Из непроглядного мрака

звезды навстречу плывут.

Он не случаен, однако,

наш по соседству приют.

Близостью этой руины

дом тяготится жилой,

не различают машины

след от парковки былой.

Близко надвинулась туча

парусом, черным, как дым.

Дряхлым пенатам наскуча,

вместе мы прочь улетим.

След

В небе – след от чужого крыла.

Улететь бы.

Была не была –

проживешь и в медвежьем углу…

Просыпаешься, рвешься к столу.

А московский снежок все кружит.

И к прогулке душа не лежит.

Новое кладбище

Не молилась, не била поклоны.

Свечку теплила возле иконы.

На погосте стояла одна.

Всё казалось, что рядом – она.

Нет ни рядом ее, ни в округе.

Нет на свете беспечной подруги.

Все земные запутав дела,

впопыхах в никуда отошла.

Электричка вдали громыхает.

Ветер в кронах пожухлых вздыхает,

подгоняет меня на пути.

Я не знаю, куда мне идти.

Ветхий дед, он назвался Иваном,

показал мне тропу за бурьяном.

Протоптал ее здешний народ.

До пролома она доведет.

От часовни дойду до пролома.

Далеко забралась ты от дома.

Без тебя наступает зима.

Ты туда заспешила сама.

Оглянусь: в образцовом порядке

в голом поле могилки – как грядки.

Тех, кому не хватило земли,

за Москву хоронить привезли.

Страница

Я жизнь твою перелистаю.

Как много вырванных страниц!

…Мы провожаем птичью стаю

галдящих, неуемных птиц.

Мы возле клеток зоопарка

дурачимся и дразним львов.

Небескорыстная гадалка

сулит нам вечную любовь.

Но все мерещится зола мне

и роза, втоптанная в грязь.

В том городе, где столько камня,

ты никогда б не прижилась.

Нам нехрустальных пара туфель

одна досталась на двоих.

И в доме, сложенном из туфа,

ты впопыхах забыла их.

Наследство

мне не спросясь оставила наследство

беспечная подруга а ушла

не совладав… я даже знаю с чем

и лодочки (в коробке, на распорках)

и платье в пол грозят из моды выйти –

когда в стенном шкафу на них наткнусь

и спущенные петли на чулках

с ненужною сноровкой поднимаю

и есть среди искусственных жемчужин

единственная что добыта в море

и что ж? она поблёкла прежде всех

и колется испорченным замком

серебряная брошка с бирюзою –

с позеленевшей мертвой бирюзой

Зола

Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
И. Бродский

Бывшей даче, лесному раздолью

он давно уж не принадлежит,

не бунтует, не рвется на волю –

дряхлый кот возле печки лежит.

Снеговая тяжелая туча.

Непогоды пугающий гул.

Кто-то печку топить не научен,

кто-то в плошку воды не плеснул.

Кто сегодня в окне замаячит?

Кто небрежно калитку толкнет?

Кто под крышей заброшенной дачи

неумело огонь разведет?

Там под тихие всхлипы метели,

торопясь, остывает зола.

Быстро письма мои догорели.

Но ответные я берегла.

Под утро

московские крыши – в нетронутом снегу

перебираю в уме глагольные рифмы

вялый стих задуман по колодке

постыдное равнодушие к результату

мое домоседство – со звоном в ушах

с головокруженьем

с избытком сонливости

наблюдаю заинтересованные экранные лица

декабрьского нон-фикшн

приснился сын в ребяческом возрасте

теплый незаслуженный сон под утро

Простое письмо

Сначала всё ждали осенней поры,

гадали, куда улетим.

Опала листва, опустели дворы.

А мэр объявил карантин.

В холодную ночь без единой звезды

по-беличьи тучки быстры.

Эфир одарил нагнетаньем беды,

а почта – письмом от сестры.

Простое письмо по старинке дошло,

с отклеенной маркой, вчера.

Не знаю, во все ли пределы мело,

мне виден лишь угол двора.

Чужой внедорожник под нашим окном

в сугроб превратился к утру.

Тобою налитую стопку с вином,

вздохнув, со стола уберу.

Свитерок

Вязала, торопясь, ненужный свитерок,

а шерстяной клубок котенок уволок.

Оборванная нить, мерцанье спиц стальных

и всплеск невольный рук – спешащих рук твоих.

Спешила и судьба, под дых решила бить –

вдруг опустел твой дом, где ты устала жить.

Порог не перейти. Не приласкать кота.

За дверью – тишина, и в окнах – темнота.

Я не ищу тропы в заснеженном саду,

по мертвой целине в последний раз бреду.

Верлибры

Игнатенко. Ялта

Спросил у меня хлопец имя улицы,

по которой мы шли навстречу друг другу.

«Игнатэнко», – ответила я на украинский лад,

с «э» оборотным.

Есть у меня в родне Дудченко, Скороходы,

но никогда я не знала украинской мовы.

Почему я подумала «хлопец»?

Не сгодилось ни «юноша», ни «парень».

Была это первая ялтинская улица, получившая имя.

Но не могла она носить имя Игнатенко.

Когда император ехал в приход Иоанна Златоуста,

спросил имя улицы, по которой ехал.

«Елисаветинская» – раздался услужливый голос.

«Кто таков?» – «Из людей графа Воронцова».

Имя этого подхалима история не сохранила.

И за улицей не сохранила имя супруги графа.

В бессмертных стихах влюбленного поэта

имя героини спрятано, но ненадежно.

Что же с хлопчиком, что с Игнатенко?

Всё как в песне: «Вы жертвою пали…»

Осень Воронцова

Не видели его в егерском сюртуке

с начала Крымской кампании…

Он, строен и высок,

не проигрывал в сравнении

с российским самодержцем,

привычно открывал балы –

при золотых эполетах,

в паре с блестящей императрицей.

Пал Черноморский форт

Святого Николая.

Все чаще

заставали князя

лежащим на диване –

с погасшим лицом,

в надетой на исподнее

военной шинели.

Кому привелось увидеть

его нервные припадки,

говорили, что лишь случайно

не опередил он

своего уходящего императора.

Достойно принял Воронцов

генерал-фельдмаршальство

от нового монарха, но был

преосвященный Иннокентий

главным собеседником

его последней осени.

Одесса. Ноябрь.

На коленях стоит княгиня

у постели супруга,

держа в ладонях кольцо,

снятое с мертвой руки.

Трофеи

В сухарнице, как мышь, копается анапест…
Б. Пастернак

Первые школьные тетради. Шалости

незнакомых с грамотой переростков.

Они гоняют тряпичный мяч,

а я читаю «Трех мушкетеров».

И в прописях мы вместе выводим

лиловые прописные и строчные.

Корабельные сосны стоят, как в строю.

Разминированная водонапорная башня

возвышается над рукотворными озерцами,

в забитых обломками гротах

я утешаюсь пустяками,

преумножая свои трофеи.

Вперед

Читать онлайн Наталья Аришина - Немилосердные лета

Похожие книги