Немногие для вечности живут… (сборник) - страница 35

Его иудейских забот –

Он опыт из лепета лепит

И лепет из опыта пьет.

Ноябрь 1933 – январь 1934

В игольчатых чумных бокалах

Мы пьем наважденье причин,

Касаемся крючьями малых,

Как легкая смерть, величин.

И там, где сцепились бирюльки,

Ребенок молчанье хранит –

Большая вселенная в люльке

У маленькой вечности спит.

Ноябрь 1933, июль 1935

И я выхожу из пространства

В запущенный сад величин

И мнимое рву постоянство

И самосогласье причин.

И твой, бесконечность, учебник

Читаю один, без людей –

Безлиственный, дикий лечебник,

Задачник огромных корней.

Ноябрь 1933 – июль 1935

Из Петрарки

Valle che de’lamenti miei se’ piena…
Petrarca[5]

Речка, распухшая от слез соленых,

Лесные птахи рассказать могли бы,

Чуткие звери и немые рыбы,

В двух берегах зажатые зеленых;

Дол, полный клятв и шепотов каленых,

Тропинок промуравленных изгибы,

Силой любви затверженные глыбы

И трещины земли на трудных склонах:

Незыблемое зыблется на месте,

И зыблюсь я… Как бы внутри гранита

Зернится скорбь в гнезде былых веселий,

Где я ищу следов красы и чести,

Исчезнувшей, как сокол после мыта,

Оставив тело в земляной постели.

Декабрь 1933 – январь 1934

Quel rosignuol, che si soave piagne…
Petrarca[6]

Как соловей, сиротствующий, славит

Своих пернатых близких, ночью синей,

И деревенское молчанье плавит

По-над холмами или в котловине,

И всю-то ночь щекочет и муравит

И провожает он, один отныне, –

Меня, меня! Силки и сети ставит

И нудит помнить смертный пот богини!

О, радужная оболочка страха! –

Эфир очей, глядевших в глубь эфира,

Взяла земля в слепую люльку праха –

Исполнилось твое желанье, пряха,

И, плачучи, твержу: вся прелесть мира

Ресничного недолговечней взмаха.

Декабрь 1933 – январь 1934

III

Or che’l ciel et la terra e’l vento tace…
Petrarca[7]

Когда уснет земля и жар отпышет,

И на душе зверей покой лебяжий,

Ходит по кругу ночь с горящей пряжей

И мощь воды морской зефир колышет, –

Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,

В неудержимой близости всё та же:

Целую ночь, целую ночь на страже

И вся как есть далеким счастьем дышит.

Хоть ключ один – вода разноречива:

Полужестока, полусладка. Ужели

Одна и та же милая двулична?

Тысячу раз на дню, себе на диво,

Я должен умереть на самом деле,

И воскресаю так же сверхобычно.

Декабрь 1933 – январь 1934

I di miei piu leggier’ che nessun cervo…
Petrarca[8]

Промчались дни мои – как бы оленей

Косящий бег. Срок счастья был короче,

Чем взмах ресницы. Из последней мочи

Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений.

По милости надменных обольщений

Ночует сердце в склепе скромной ночи,

К земле бескостной жмется. Средоточий

Знакомых ищет, сладостных сплетений.

Но то, что в ней едва существовало, –

Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,

Пленять и ранить может, как бывало.

И я догадываюсь, брови хмуря, –

Как хороша – к какой толпе пристала –

Как там клубится легких складок буря…

4–8 января 1934

«Как из одной высокогорной щели…»

Как из одной высокогорной щели

Течет вода – на вкус разноречива –

Полужестка, полусладка, двулична, –

Так, чтобы умереть на самом деле,

Тысячу раз на дню лишусь обычной

Свободы вздоха и сознанья цели…

«Голубые глаза и горячая лобная кость…»

Голубые глаза и горячая лобная кость –

Мировая манила тебя молодящая злость.

И за то, что тебе суждена была чудная власть,

Положили тебя никогда не судить и не клясть.

На тебя надевали тиару – юрода колпак,

Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!

Как снежок, на Москве заводил кавардак гоголек, –

Назад Вперед

Немногие для вечности живут… (сборник) - страница 35

Похожие книги