Немного тьмы (на краю света) - страница 26

– Специально для гор приладил. Знаете, давненько уже не выезжал никуда. Вдруг еще упадут в пропасть? Я без них – ни шагу.

– Что, на олигофрена похож? – спрашивает у Вики.

Его шарм добродушного даунитоса гипнотизирует Вику. Она охотно кивает в ответ и мило улыбается.

Дядька, как будто довольный такой реакцией, несколько раз моргает. За увеличительными линзами очков это выглядит и страшно, и смешно. Я ржу.

Вика переводит мечтательный взгляд на Геннадьевича и говорит (обо мне):

– Не обращайте внимания. Он такой дурак!

Альберт Геннадьевич понимающе кивает. Я успокаиваюсь.

– А вы откуда будете? – спрашиваю.

– Ой, друзья, давайте на «ты». Называйте меня Альбертом. А лучше – Аликом. Мы же вроде все здесь равны. Такое интересное место, вам не кажется?

Вика кивает.

– Я тоже так почувствовал, сразу же. Особенное место. Знаете, я же старше вас, я в вашем возрасте о таком мог только мечтать. Здесь все такие любезные, мне так приятно, вы просто не представляете. Это же хиппи, да? Хиппи? О, я помню: «Смоуки», АББА… Да-да. Они теперь немного другие, чем когда-то, эти хиппи, вы знаете? Я их помню совсем еще молодыми. Тогда – такие наивные, а теперь – такие… такие ненавязчивые. А здесь – здесь просто чудесно. Просто чудесно, вы знаете это? Такая атмосфера, это шо-то совсем новое для меня. Так свободно! Так незакомплексованно! Нашему поколению у вас можно столькому научиться! – Алик наклонился к нам и уже немного тише продолжил: – Я вот только вылез там, внизу, чуть сердце не выскочило. Стою, дух перевожу. А тут смотрю – такие красивые молодые люди: девушки, ребята. Все такие самобытные, кое-кто даже в вышитых сорочках. Мне там двое из них рассказали, что это такой ежегодный фестиваль, я правильно понял? Да? Очень хорошо, оч-чень хорошо. Я очень рад, что вас встретил и мы вот здесь.

Я тоже уверил Алика, что, в натуре, бля, рад его приезду. И Вика – Вика тоже, без выкрутасов, сказала, что очень классно встретить среди шпаны такого торчкового дядьку, как он.

Алик вытягивает из рюкзака завернутые в бумагу бутербродики, на ходу поясняя:

– Я целлофаном не пользуюсь. Чистое безумие, этот целлофан. У меня здесь бутербродики с колбасой, в целлофане они бы уже зелеными стали. Такая духота… Как ехал в поезде, столько людей набилось…

– Так откуда вы? – переспросила Вика, беря один из бутербродиков.

– Из-под Хмельницкого. Шабановка, а?.. Не?.. Не слыхали?

Мы качаем головами: ни сном ни духом.

– О, это маленькое сельцо. У меня там сад есть небольшой, хозяйство.

– Корова есть? – спрашиваю с профессиональным любопытством.

Алик улыбается.

– Нет, коровы нет. Есть кролики. Кур двенадцать. Аквариумы держу.

– А огород?

– А как же. И огород… и сад… Я теперь ближе к природе стараюсь. Знаете, так будто шо-то само меня тянет. Раньше этого не было, а теперь-таки легче с природой общаться.

Я с пониманием киваю и жмурю на него глаз. Какой же он хитрющий тип все-таки. Самый главный момент остается вне слов и вне взглядов. Ветер полощет флаг, и это именно то, о чем не хочет упоминать ни Алик, ни Вика, – трудное и неприятное, с привкусом кислятины.

Тоже решаю не привлекать лишнего внимания к красному. Подожду, пусть всплывет само.

Алик явно почувствовал мои мысли, так как смущенно стих и опустил взгляд куда-то влево, а уголки улыбки привяли.

– Что-то ветер поднимается, – замечает он. В самом деле, ветер с гор набрал свежести, он пах промокшими склонами и гнал по небу все более густую дымку туч. Прозрачная белесость уплотнялась и превращалась в не вполне уютную серую материю, подвижную и неспокойную. Мне представилось, как высоко-слоистые облачка густеют от холодной влаги и опускаются все ниже, называясь теперь кумуло-нимбус, кучево-дождевыми.