Немой крик - страница 14

– И что ж тут удивительного? – вновь с трехсекундной задержкой сказал «Седой». – В первую войну своих пропавших сыновей в Чечне искали не только матери.

– Эти приехали не искать, – покачал головой «Меченый»; было крайне любопытно, станет ли попутчик интересоваться, из кого ростовские блюстители порядка выдавили подобную информацию. – Мстить. И все отслужившие срочную службу в армии не в стройбатах, и все не хилые и не зажравшиеся к своим сорока-пятидесяти.

Шавинский, похоже, легонько усмехнулся.

– Южнороссийские казачки, определенно вдохновленные обещанием тогдашнего министра обороны Павла Грачева взять Грозный одним парашютно-десантным полком, тоже сколачивали так называемый «Ермоловский» батальон, намереваясь забросать чеченцев папахами – да разбежались, кто уцелел, по своим хатам и куреням после первого же боя. Расхаживать ряжеными по улицам, крышевать рынки и облагать данью всех арендаторов земли и помещений нерусской национальности намного безопаснее.

Попутчик старательно и без явных проявлений напряга пытался увести тему разговора в иную плоскость…

Не любите вы нынешних казачков, Алексей Валентинович…

– У меня нормальная ориентация и правильнее было бы сказать «не очень уважаю» многих нынешних. Мой дед по матери, Сергей Иванович Потенко, был из настоящих казаков, так что у меня есть с кем сравнивать теперешних.

– Дед по матери – Потенко, вы – Шавинский…

– Если ты о дружбе народов, подполковник, то моя бабка со стороны отца была Феодосия Абрамовна, – без тени издевки сказал «Седой». – И евреи в наших родах были, в стародавние времена владевшие, кстати, стекольным заводиком и парой водяных мельниц, и поляки, и потомственные казаки… Не доводилось бывать, подполковник, в лермонтовской Тамани на Кубани?

«Меченый» качнул головой:

– Не был.

– Там один старик из казаков самостоятельно создал музей в одной немаленькой комнате. Собрал все, что только сумел отыскать – и древние горшки с утюгами, и «трехлинейки», и шашки казачьи, зазубренные в рубке гражданской, и бутыли литров на двадцать пять, а то и поболее, заткнутые кукурузным початком – понятно для чего – и немецкие «шмайсеры» с левым затвором, и еще много чего бытового, чего в других музеях днем с огнем не сыщешь. И среди всего этого вещественного великолепия – пришпиленный кнопкой к самодельному стеллажу листок в клеточку из школьной тетради, на котором от руки было написано: «Казачьи фамилии, высочайшим указом императора Павла Первого запрещенные к употреблению из-за своей неблагозвучности». И десятка три прозвищ казаков с приемлемыми вариантами фамилий.

– Например?

– Если не ошибаюсь, Громкопёрдов с тех пор становился Громовым, Бздун – Ветровым, Засранцев – просто Ранцевым…

– Насчет происхождения фамилии своего деда по матери не пытались что-либо выяснить?

– Ставропольские казаки просветили. Сначала наехали. что я вожу «гуманитарку» этим…, но, узнав фамилию деда и побеседовав со мной, отнеслись и ко мне с уважением. Казакам ведь поначалу давали прозвища либо за черты характера, либо за внешность, либо за заслуги – и хорошие, и не очень. Так вот «Потенко» – от слова «пот». И именовали так тех казаков, кто и в бою рубился до седьмого пота, и на земле работал так же. Дед сначала Великую войну прошел, позже названную Первой мировой, две солдатские «Георгиевские» медали «За храбрость» заслужил, потом гражданскую. К 25-му году у него с женой шестеро своих детей было, и все девки, так он еще четверых мальцов из дальней родни к себе взял, чьи родители в гражданскую сгинули. Да его отец с матерью уже старые. Четырнадцать ртов – а он один работник на земле. Было у него два коня, две коровы и тридцать десятин – гектаров по-нынешнему – земли – отнюдь не чернозем. И когда пахал он эту землю, то один конь, бывало, в борозде падал от усталости – дед тут же запрягал второго и продолжал пахать. Успевал и дров на зиму в лесу заготовить, привезти и нарубить, и сена на всю животину накосить и застоговать, и излишки продуктов на базар свезти. Все были сыты, одеты и обуты – а в 929-м пришли голозадые коммуняки, Безугловы, Громовы и Ветровы, и «раскулачили» деда – увели в колхоз и двух коней, и двух коров. Приемышей он сразу в детдома отдал, где они и затерялись без вести, потом голод начала 30-х – и родители умерли, и двое своих детей. До своего ухода в 59-м дед страдал ну очень большой «любовью» и к коммунистам, и к попам, которых именовал не иначе как «бездельниками».