между моими появлениями и
исчезновениями из жизни,
между моими возможностями и невозможностями
написано это либретто.
1993
Мои тучные годы.
Мои тощие годы.
Мои библейские годы.
Мои талмудические годы.
Мои детские годы.
Моя сложная жизнь девочки без отца.
Моя простая жизнь дочери матери-одиночки.
Моя жизнь школьницы.
Моя жизнь студентки, несколько раз.
Моя жизнь поэта.
Моя жизнь поэта,
который едва ли существовал,
да и что это значит, жизнь поэта?
Моя жизнь как еврейский вопрос.
Моя жизнь советского беженца в Вене, в Австрии.
Моя жизнь советского беженца во Флоренции, в Италии.
Моя жизнь нового иммигранта без личной
идентификации в Штатах.
Моя жизнь иммигранта с негативной русско-еврейской
идентификацией.
Моя жизнь русско-еврейского космополита в Нью-Йорке.
Моя жизнь как матери сына, моего сына.
Моя жизнь как дочери моей матери, это всегда.
Моя жизнь как процесс отделения от матери,
от материнского языка,
его гендерных и этнических предубеждений.
Автоперевод
Когда я была маленькой,
я читала собрания сочинений,
тома избранного и целиком собрания сочинений.
Дел было немного, когда практиковали несвободу
собраний, когда сочинения были несвободны.
Тогда я читала запоем плохое, хорошее и в переводах.
Запой – это такой шерстящий щекотный зной,
угольный страхолюдный забой, телесный убой,
теснина гор, пробоина стен, голодный строй,
часовой сбой или самый простой пьяный запой.
Клад-то в лесу зарой и не забудь, где зарыл,
нескоро вернёшься вспять плёнку перемотать и искать,
сам в темноте постой на недолгий постой.
Не утешит мысль, ни любовь, осталось одно,
принять свою жизнь, прими, прими.
Это в строчку подряд или в столбик пропой
голосом сонно-домашне-кухонным, и приснится покой,
то ли императрицын покой,
то ли в пейзаже левитановский вечный покой,
то ли кладбищенский понятно какой.
Написано во время передачи радио на русском языке в Нью-Йорке о значении слова «порча», 2012
Ой, меня ль, маленькую, не мучили.
Ой, меня ль, девочку, не скручивали, не пеленали.
Ой, меня ли, меня ли не застёгивали на все пуговицы,
на кнопки, крючки, лифчики и подвязки, шарфы и шапки,
шубы затягивали ремешком, завязывали платки
крест-накрест на спине, что было не пошевелиться.
Ой, меня ли, меня ли в детстве не муштровали строго,
воспитывали, прививали манеры, учили ничего не просить,
ничего не желать, не занимать место в пространстве,
не корчить рожи, не гримасничать, иметь приятное
выражение
лица, соблюдать приличия, не морщиться, думать гладко,
двигаться грациозно, покачивая бёдрами, быть спортивной.
Ой, не меня ль, не меня ли учили бальным танцам, балету,
не пачкать руки, особенно когда ешь, одеваться со вкусом,
волосы не отращивать слишком длинно, как у хиппи,
не стричь слишком коротко, ты не мальчик,
мини-юбку укорачивать не слишком коротко,
и если длинную, то не совсем до пят, ты ж не синий чулок,
и вырез не слишком низкий, и голос не слишком громкий.
Ой, не меня ли учили не жаловаться, не говорить,
что это несправедливо, что это просто неправда,
не обращать внимания на насильников, на садистов,
на психов, на деспотов и убийц, не идти в милицию,
всё равно правды не добьёшься, не обращать
внимания – и всё,
