– Кажется, это ворон, – сказала я остальным.
Более мрачный сородич ястреба, отъявленный любитель готики. Птица в наших краях редкая – во всех смыслах.
– Да ладно! – воскликнул Паркер и перемахнул через подоконник, чтобы посмотреть на птицу своими глазами. – С ума сойти!
То-то и оно. Мои знания в области орнитологии оставляли желать лучшего, но я была твердо уверена в том, что во́роны мне в нашем городе давно не встречались – разве только в сборнике стихов Эдгара Аллана По или в отделе украшений к Хеллоуину в магазинчике праздничных товаров.
Мы молча уставились на безжизненное тело. Сцена была поистине жуткой, и в то же время я не могла отвести глаз.
Это и впрямь был огромный ворон. Его чернильно-черное оперение влажно поблескивало в лучах полуденного солнца. Неудивительно, что, ударившись о стекло, он оставил на нем столько трещин – к тому же удар оказался очень мощным, он… чуть не оторвал птице голову. Точнее сказать, ее голову с силой вывернуло в обратную сторону, и теперь та держалась на нескольких кровавых лоскутках, а стеклянный глаз безжизненно смотрел в пространство.
А еще на во́роне был ошейник – во всяком случае, до той поры, пока его не обезглавило, – тонкий, коричневый и, судя по всему, кожаный. Но на этом странности не кончались.
Паркер взглянул на меня.
– Что ты там нашла? – спросил он.
– Ты это о чем?
– Я видел, как ты… подняла что-то. И это что-то лежало на самой птице.
– Ну… – я замялась.
Уже и не помню, когда меня в последний раз заставали за тем, что я предпочла бы утаить от любопытных глаз. Паркер видел, как я подняла улику, – и от этого я вдруг почувствовала себя страшно уязвимой. С таким же успехом он мог бы ворваться в женскую раздевалку у физкультурного зала, пока я переодеваюсь.
– Там… – я вновь осеклась, окончательно потеряв самообладание.
До чего же странно – страннее, прямо скажем, и некуда… Я искренне не понимала, как себя вести с этим загадочным красавчиком, который, казалось, видит меня насквозь (образно говоря, разумеется).
– В общем, я нашла записку, – наконец выговорила я, кивнув, и обвела взглядом озадаченные лица ребят. – Она была в клюве.
– Та-а-ак! И что в ней написано? – крикнула Дейзи, высунувшись из окна.
Я неохотно развернула сложенный вчетверо лист бумаги. В уголке темнело несколько сиротливых капель крови, и я осторожно взяла записку так, чтобы их не касаться.
– «Опасайтесь проклятия Именин города», – прочла я, стараясь сохранять невозмутимость. В конце концов, если не поддаваться панике, может, происходящее и впрямь будет казаться не таким уж и жутким?
Впрочем, это всего лишь теория.
Мне не хотелось дочитывать записку. Во-первых, произнести эти слова вслух значило наполнить их мощью, к которой я отнюдь не была готова. А еще я прекрасно знала, какой эффект они возымеют на слушателей.
Но если их не прочесть, они все равно никуда не исчезнут. Записка, которую я держала в руках, была более чем реальна и едва ли попала к нам по чистой случайности.
Я прочистила горло.
– «Празднование Именин города надо отменить».
– В общем, это просто шутка, да? – полчаса и десятки дискуссий спустя спросила Дейзи, каким-то чудом еще не утратившая надежду.
Мы по-прежнему сидели в кабинете, где обычно устраивали редакционные собрания (те из нас, кто вылез на улицу через окно, благополучно вернулись обратно), только теперь мы сдвинули столы в круг – нам казалось, что так будет удобнее и безопаснее. А еще я заперла дверь. Записка – жуткая, перепачканная кровью, выведенная неровным почерком, – лежала на столе передо мной и, казалось, смотрела на меня с немым укором.
