Рабочее время закончилось. Отпустив водителя и решив взять такси, Твидов пробыл у себя в кабинете ещё час.
Разобравшись со всеми делами, он достал бумагу по Мякишеву. Андрей Афанасьевич вновь задумался, правильно ли он поступил?
Такие вопросы за все годы службы редко посещали его. Подобными рассуждениями Твидов не задавался. Руководствовался он не морально-этическими соображениями, а распоряжениями и циркулярами сверху. Там, наверху, знали, что делали. И ответственность тоже брали на себя. Андрей Афанасьевич твёрдой рукой писал нужные цифры, открывал и закрывал проекты, назначал и увольнял людей так, как от него требовалось. И никак иначе.
Твидов никогда не размышлял о последствиях. Но сейчас, столкнувшись один на один с конкретным человеком, пускай и чужим, даже малосимпатичным, Андрей Афанасьевич засомневался. Каждый раз, пробегая глазами листок, он старался смотреть сквозь строки, чтобы не вчитываться в страшные слова «вероятный летальный исход», оставить в сознании как можно больше белых пятен, за которые можно будет потом ухватиться, чтобы попытаться растворить в них свои воспоминания. Когда в нём однажды заговорит совесть.
Документ Андрей Афанасьевич решил не уничтожать. Он спрятал его вместе с распиской Мякишева в портфель.
Вызвав такси, он сразу поехал на дачу. Дочери он решил позвонить уже оттуда. «Пускай сама с собакой разбирается, не умрут без меня», – угрюмо подумал Твидов.
Выходя из кабинета, он глянул на папки с отчётами Хомякова. Андрей Афанасьевич запер их в ящик стола. «Наверное, перед женой путёвками сейчас хвастается», – раздражённо подумал он, чувствуя себя особенно отвратительно из-за того, что связался с таким мерзавцем.
Когда Мякишев вернулся домой, дождь из дробных серых капель перешёл в непроглядный ливень. Едва Михаил Фёдорович успел заскочить в подъезд, как небо хлынуло вниз холодным мраком. Он поёжился.
На лестничной площадке пахло ужином. «Котлеты», – понял Мякишев.
После разговора с начальником в голове у него всё перемешалось, а сама беседа была для Михаила Фёдоровича сейчас какой-то бесцветной кляксой, разобрать в которой он совершенно ничего не мог. Бумагу, показанную ему, он читал вскользь. Мякишев больше слушал, что говорил ему Андрей Афанасьевич. А говорил тот весьма пространно.
В итоге, раздумывая о завтрашнем мероприятии, как решил для себя называть эксперимент Михаил Фёдорович, он почти успокоился, решив поверить, что всё не так страшно.
Единственное, что не давало ему покоя, это формулировка «вероятный летальный исход». Твидов объяснял, что под словом «вероятный» следует понимать «возможный», а возможность умереть существует всегда, – даже если он просто будет пить кофе или решит перейти дорогу, – да и исчисляться она может какими-то долями процента и быть по своей сути «теоретической возможностью».
Мякишев попытался принять для себя, что всё это не более чем формальность.
«Они ведь не могут просто так взять и убить меня? Я ведь не преступник какой-то!» – думал Михаил Фёдорович, убеждая себя, что сама мысль о его вероятной смерти – глупа, и ещё одна глупость – переваривать всё это в себе.
Семье Мякишев решил ничего не рассказывать. Он подумал, что лучше просто соврать, чтобы не волновать без причины жену и дочь. Тем более малышка всё равно ничего не поймёт, даже если он решит рассказать правду.
В прихожей запахи стали резче. Михаил Фёдорович почувствовал, как сильно проголодался, и даже позабыл о завтрашнем мероприятии.
