Но Кира не останавливается и шатает ее все больше. Когда накрывает так, что она чуть не заваливается набок, я едва успеваю поймать ее за руку и повернуть к себе, чтобы она не растеклась по песку высохшей медузой. Вот спрашивается, зачем мне это дерьмо?
Я как раз пытаюсь найти ответ на этот вопрос, когда Киру тошнит почти на меня.
— Блядь, ты вообще охуела?! – ору я, взвинченный до верхнего предела своего терпения.
А вместо извинений она вытирает губы тыльной стороной ладони, моргает, на миг давая понять, что пытается сфокусироваться на чем-то у меня за спиной – и падает назад, словно использованная спичка.
Видно демоны во мне были сытыми и довольными, потому что не отмудохали ангела достаточно крепко, раз этот засранец восстал и вдруг толкнул меня к ней.
— Отвали от нее, придурок! – ревет сзади знакомый голос дяди.
И я одергиваю руки, в эту минуту жалея лишь об одном – почему нельзя отмотать время назад? Я бы точно вернулся и как следует врезал себе по яйцам за вот эту слабость. Это же Кира: продажная кукла, промокашка и девочка, которая кочует от одного мужика к другому. И мне плевать, что сейчас, на песке, она выглядит бледной, как покойница.
Пожинай, что посеяла, Кира-блядь.
— Она точно беременная, - морщусь я. – Когда сделаешь заявление для прессы, дядя?
Он берет ее на руки и проходит мимо, напоследок бросая:
— Кира больна, но, знаешь, племянничек, это не твоего ума дело.
И звучит это так, будто мой вылизанный чистюля-дядя вдруг отрастил яйца и научился рычать.
Я рассматриваю вмятину в песке и не без удовольствия растаптываю выпавший из волос Киры цветок. Кстати, так даже интереснее. Люблю загонять добычу с соперником.
В бар меня совсем не тянет. Там бродит Снежана и, положа руку на сердце, я уже от нее устал, хоть мы не провели вместе и суток. Понятия не имею, что буду с ней делать еще два дня, но уже сейчас мысль о том, чтобы поиметь ее, не вызывает во мне никаких эмоций. Хотя, конечно, вид голой бабенки, стоящей на коленях с откляченной задницей, возбудит любого мужика, если только он не конченный импотент.
Я гуля по пляжу и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда был жив брат. Мы были погодками, но нас частенько принимали за двойнят: один рост, похожие черты лица. Только полностью противоположный цвет глаз и волос. И еще Рафу досталась аристократичная бледность нашей матери, поэтому он, с его светлыми волосами и глазами, и кожей цвета «словной кости» полностью соответствовал материнскому представлению об ангелах. В честь которых она нас и назвала. А потом находила забавным, что я похож скорее на дьявола. Забавным это было до тех пор, пока отец, проиграв почти все наши деньги, пустил в себя пулю, и мне пришлось по макушку нырнуть в дерьмо, чтобы спасти семью от банкротства и позора. Раф остался чистеньким, потому что некоторые люди просто неспособны на хреновые поступки, на подкуп, предательство, шпионаж и все, чем живет мир медиа-магнатов.
У матери был ее личный ангелочек - красивый, умный и полностью, кристально чистый, как слеза девственницы на лбу новорожденного младенца. И именно его она лелеяла, словно Чудовище свой Аленький цветочек. А я был просто удобным, на все способным дьяволом, который делал, что должен, и это тоже воспринималось как должное.
За день до того, как Раф погиб, мой «эСБэшник»[1] предоставил огромную папку с материалами по совету директоров и распорядителей трастового фонда, который учредил еще мой дед. Оказалось, что моя мать уже давно играла у меня за спиной и плела заговоры в духе Мадридского двора с целью пропихнуть Рафа в совет распорядителей трастового фонда, который я даже в самые черные дни умудрился сохранить нетронутым, а через пару лет даже приумножил.
