С мысленным стоном от такой перспективы я открыл глаза. Вокруг по-прежнему никому и ничему не было никакого дела до моих терзаний. Наш вагон все так же, издавая убаюкивающие звуки, медленно ехал на запад от Вязьмы, бабуля дремала, а маленькая кроха крепко спала.
«А если рвануть в Самару, найти эту машину и…» Признаться, идея через несколько недель оказаться в компании с маленькой девочкой и еле передвигающей ноги бабулькой на острие немецкого удара меня не особо прельщала. Да, если честно, именно сейчас какой из меня боец? Что я могу такого, что позволит мне на поле боя выжить? Да-да, я не говорю о победе, красивых подвигах и героических походах, а всего лишь о том, чтобы выжить на передовой! С винтовкой, что со штыком длиннее меня, я вряд ли в кого попаду, а, скорее, сам наколюсь. Применить на поле боя против наступающей матерой пехоты противника, имеющей за плечами огромный опыт боев по всей Европе, какие-то суперновые тактические приемы? Не смешите меня! Если я что-то и помню из виденных по телевизору тренировок спецназа, морской пехоты или десантуры, то вряд ли смогу все это здесь воспроизвести… Не выйдет из меня и знатного партизана-диверсанта. Все эти красивые картинки из героических фильмов про партизан для меня остаются лишь картинками, от которых до реальной жизни, как до Гималаев пешком. Я ни черта не знаю о настоящей маскировке, о правильном хождении по лесу, об особенностях диверсионной работы! Да вообще смогу ли я вот взять и убить человека?!
«Б…ь, какая Самара? Какая, к черту, машина? Этот же проклятый бункер начали строить только тогда, когда над страной нависла здоровенная задница, – я наконец вспомнил рассказ экскурсовода о начале строительства бункера. – Черт! – тут меня осенила крайне неприятная мысль. – Это же получается… Если я все-таки смогу как-то связаться со Сталиным и он сможет дать пинка немцам, то тогда и бункер не начнут строить… Все, ЖОПА!»
Со скрипом на зубах я снова открыл глаза. Пытаясь хотя бы немного успокоиться, я стал разглядывать своих новых родственников. Вот, у окна сидела и дремала бабуля, даже во сне умудряющаяся сохранять строгое и недовольное выражение лица. Ее тонкие поджатые губы, немного крючковатый нос и тщательно зачесанные назад волосы, слегка видневшиеся из-под темного платка, словно говорили окружающим: «не подходите ко мне и не заговаривайте со мной, у меня и без вас хватает проблем и забот». Полную противоположность собой являла Настя – кудрявый ангелочек в легком платье, лицо которой выражало полную безмятежность и довольствие.
Я смотрел то на одну, то на вторую, потом переводил взгляд на проносящиеся мимо нас деревья, столбы, одинокие деревенские избы. Все это было таким спокойным, мирным… Мне же в это мгновение внезапно пришла в голову страшная мысль о том, что все скоро изменится, и на долгие годы люди будут жить лишь одной войной. «И больше ничего не будет прежним! От голода умрут сотни тысяч женщин и детей, миллионы мужчин погибнут на фронте… Вы просто еще не знаете об этом. Вы все уже трупы!» С наворачивающимися на глазах слезами я гладил по голове вновь обретенную сестренку и с ужасом понимал, что она-то, скорее всего, погибнет в первую очередь. Как дочь красного командира, ее на оккупированной территории не ждало ничего хорошего. Перед моими глазами проходили страшные образы надвигающейся войны – скалящие зубы немецкие солдаты, пустые глаза русских женщин, высохшие до состояния мощей детские трупики, километры колючей проволоки на высоких изгородях лагерей.
