Неповторимый мой цветочек - страница 23

– Подожди меня здесь, – смущенно сказала подружка и внезапно убежала.

Минут через десять она вернулась в легком спортивном платьице и в чешках. В руке у нее была палочка с намотанной ленточкой. Закрыв входную дверь на стул, Людочка вышла на средину зала, где не было стульев:

– Теперь моя очередь. Смотри, – сказала девочка, одним движением развернула ленточку и неожиданно для меня стала танцевать.

Я и не знал, что Людочка занималась художественной гимнастикой. Похоже, она, как и я, свои занятия тоже относила к заурядной школьной жизни. Но как же ловко она орудовала своей палочкой с ленточкой. Какая она стройная и гибкая. Такую Людочку я видел впервые и смотрел на нее во все глаза.

– А ну откройте, паразиты! – раздался мощный стук в дверь.

– Кто это? – спросил Людочку.

– Уборщица, тетя Зина, – узнала она по голосу и пошла открывать.

– Вы что это тут позакрывались? – неистовствовала ворвавшаяся в зал уборщица, – Ну, Людка, не ожидала от тебя. С таких лет с парнями по подвалам шатаешься. Все твоей матери расскажу, – налетела она на Людочку.

– Тетя Зина, что вы так кричите? – вмешался я, – Мы занимаемся художественной гимнастикой, – показал на ленточку, которую сворачивала расстроенная подружка.

– Знаем мы эту гимнастику. А потом дети пойдут, – брякнула уборщица.

Мы с Людочкой прыснули со смеху и, не сговариваясь, опрометью выскочили из красного уголка, едва не сбив с ног зазевавшуюся тетю Зину.

– Жалко, Толик. Всего одну песню услышала. Ну, хоть ты посмотрел мое выступление, – с сожалением вздохнула смущенная подружка.

– Пойдем на улицу, – предложил ей. Людочка кивнула.

Она сходила домой, чтобы переодеться и надеть пальто и теплый платок, и мы вышли прямо в зимний вечер.

– Пойдем к вашим окнам, – выбрал я место для продолжения "концерта", решив, что там, в колодце высоких зданий, песни будут звучать совсем неплохо, да и никто больше не помешает.

– А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а! – опробовал акустику гигантского резонатора, усиливающего звук. Великолепно.

И я запел.

Целый урок, а может и больше, я пел Людочке песни, записанные в радиостудии и даже не записанные. Повторял и повторял те, которые ей особенно понравились. Мне кажется, в тот вечер я пел, как никогда, с особым вдохновением. Ведь меня слушала моя подружка, которая, я чувствовал, мне давно дороже всего на свете. А хорошенькая десятилетняя девочка восхищенно смотрела на меня своими огромными глазищами, полными слез.

И мы оба еще не знали, что уже через четыре года к нам придет наша первая любовь – весна нашей жизни. Но это еще аж через целых четыре года. А пока в плотном морозном воздухе, разрывая тишину, высоко и ясно звенел мой хрустальный голос:

Родина слышит,

Родина знает,

Где в облаках

Её сын пролетает.

Уже вечером следующего дня я свалился с высокой температурой и провалялся почти три недели. А когда пошел в школу и, разумеется, на хор, в первом же куплете на высокой ноте сорвал голос, и потом целый месяц только шептал. Но теперь-то я полностью выздоровел. Почему же меня не взяли на хор вместе со всеми?

Наконец, раздался долгожданный звонок с урока. Схватил портфель и помчался в школьный зал. Меня пропустили. Все уже были готовы к занятиям и ждали лишь звонка. Я метнулся на сцену:

– Здравствуйте, Софья Ефремовна! – в полный голос крикнул ей, – Я уже здоров! Прослушайте меня, пожалуйста.

– Ну, вот, слышишь, как сипит, – раздраженно сказала Софья Ефремовна пианистке и повернулась ко мне, – Тебе больше не надо ходить на хор, Зарецкий. Никогда. Очень жаль. Областная олимпиада на носу, а ты нас подвел со своей мутацией, – ровным голосом объявила она мой приговор. Слезы хлынули потоком, и я бегом бросился из зала, где мне больше не было места.