– Почти ничего, – грустно улыбнулся я и пожал плечами. – Есть какие-то смутные картинки, но не могу ничего конкретного вспомнить.
– Помнишь мою любимую плюшевую игрушку? – с надеждой спросила она, вцепившись мне в лацканы сюртука.
– Рыжую собачку? – наобум спросил я. Судя по выражению лица, не попал.
– Белого медвежонка, – чуть не плача сказала Катя, медленно отстраняясь. – Ты подарил его мне на день рождения на четыре годика. С тех пор эта игрушка моя самая любимая, несмотря на то, что уже сильно истрепалась. Мам, ну я не понимаю, ну как он может этого не помнить?
– Успокойся, солнышко, – мама обняла и прижала дочь к себе, поглаживая по голове. А на меня смотрела грустными глазами, но мне казалось, что надежда в них всё-таки была. – Так уж случилось, но мы ему поможем, всё будет хорошо.
– Сашуль, ты не обижайся, но я наверно лучше пойду, – сказала Катя, взяв себя в руки и вытирая слёзы. – Мы с тобой потом тогда поболтаем, вечером. Я буду долго тебе рассказывать всё подряд, тогда память твоя восстановится и будет всё, как прежде.
– Будет даже лучше, чем прежде, котёнок, – ласково улыбнулся я и подмигнул. – Всё будет хорошо.
– Вот видишь, мама, он уже вспомнил, что я котёнок! – она чмокнула меня в щёку и побежала на выход. – Всё, пока!
Отправив мне воздушный поцелуй, она исчезла за дверью. Очень милое и прекрасное существо.
– Может и правда всё не так плохо, как ты говоришь?
Я пожал плечами. А что я могу сказать, для меня каждая фраза и каждый вопрос, как экзамен. Я на каждом шагу чувствую себя, как канатоходец, идущий по тонкому тросу между двумя небоскрёбами без какой-либо страховки и балансировочного шеста.
Неловкую паузу прервала санитарочка, вкатившая в кабинет небольшую каталку, на которой красовался кофейник, сливочница, сахарница, две кофейных чашки и тарелки с пирожными. Натюрморт очень аппетитный, да и кушать уже захотелось, но в душе нарастало беспокойство, приближался момент истины, когда приедет тот самый пресловутый Борис Владимирович. Самым большим опасением было возвращение прежнего Александра Петровича Склифосовского. Это было бы отлично, если бы я вернулся в собственное тело, проснулся в ординаторской, отчитался за дежурство и пошёл домой, но что-то внутри подсказывало, что именно такого расклада точно не будет.
Пока есть ещё время для главного на этом этапе испытания, можно и кофе попить. Тем более, что запах в кабинете стоял божественный. Мы с мамой уселись на диван, я неспешно разлил кофе по чашкам, оставив место для сливок, доведя с их помощью напиток до ума, подал одну из чашек маме. Она молча наблюдала за мной, я уже чувствовал себя, как на экзамене.
– Что-то не так?
– Ты никогда не пил кофе со сливками или молоком, только чистый.
– Почему-то решил, что со сливками вкуснее, ты не согласна? – спросил я, с про себя чертыхнулся. Ещё один экзамен и он провален.
– Знаешь, ты, наверное, завтракай, а я, пожалуй, тоже пойду, – сказала она и порывисто встала с дивана, потом спохватилась и стала двигаться более спокойно. – Совсем забыла, у меня там одна пациентка должна была пораньше прийти, наверно уже сидит под дверью. Тебя позовут тогда, когда Корсаков приедет.
Мама вышла, тихо закрыв за собой дверь. Это было единственным приятным моментом в сложившейся ситуации. Все от меня разбежались. И безмерно любящая сестра, и мама. Я что, веду себя, как чудовище? Чем я так их всех напугал? У них тут не бывало в истории случаев с потерей памяти? Очень сомневаюсь. Тогда что не так? Налитые в кофе сливки оказались последней каплей? А мне так нравится! И все ваши испытания уже начинают бесить, сохранять спокойствие становится всё труднее, но я с этим справлюсь.
