Непреходящее - страница 4



Зачем всё это? Эти мысли, строки?
В чём их причина и какой мотив?
Ведь мы с тобой давно не одиноки,
друг друга кем попало заменив.
Но ты приходишь снова из забвенья
в унылой предрассветной тишине,
и я смотрю, как падают мгновенья
в часах песочных, что дарила мне.

Не люблю

Прошлого не вернуть,
прошлое – это ты.
Лучше про всё забудь.
Я не люблю мечты,
верить во всякий бред,
выдуманный в кино.
Прошлого больше нет.
Кстати, уже давно.
А в настоящем – парк,
листья летят с ветвей.
Словно какой-то знак
всё завершить быстрей.
Что-то пошло не так,
я не люблю людей.
Славно, что их тут нет,
только листва и я.
Только один ответ —
я не люблю тебя.

Замоскворечье

…Опять царапает иголка
твою любимую пластинку,
соседка воет на ребёнка
(тупая вздорная блондинка),
а капли падают негромко
на Якиманку и Ордынку…
Бессонное Замоскворечье
лениво курит на балконах,
а мне бы что-то человечье
увидеть снова в незнакомых,
свои душевные увечья
развеять в чёрных коридорах
бездонной памяти. И это
объединяет нас с тобою —
желание дожить до света,
переболев однажды тьмою.
Я поджигаю сигарету
и снова кашляю смолою.
Долей вина в бокалы наши,
зажги неоновые свечи.
Мы сделаем немного краше
тот мир, что падает на плечи.
Мы станем искренней и старше,
когда уснёт Замоскворечье.

Мир иллюзий

Мир иллюзий так хрупок и тонок…
Лишь ударит любовь побольней,
и в мужчине проснётся ребёнок,
и заплачет в постели своей.
Ну а после уткнётся в подушку,
осмысляя бытийность свою,
монотонно твердя, как игрушка:
«Не люблю, не люблю, не люблю».
И действительно, чудо случится,
позабудется мучивший лик.
В книге памяти вырвать страницу —
это вырвать единственный миг.
Ничего, что подобным мгновеньям
нужно жертвовать годы тоски.
И любовь поддаётся сожженью,
словно пепел, слетает с руки.
Мир иллюзий так хрупок и тонок…
Его грани – осколки стекла.
Спи спокойно, невинный ребёнок,
всё, что было, – сгорело дотла.

В этом доме…

В этом доме, оставленном нами,
половицы всё так же скрипят,
и всё так же скользит вечерами
по углам умоляющий взгляд.
И, задетый движеньем неловким,
абажур – повелитель теней —
освещает волокна циновки,
что лежит у раскрытых дверей.
За зелёными шторами сливы
обнажились от частых ветров,
и бежит себе неторопливо
время наших настенных часов.
Под часами во власти комода
две открытки с карельских озёр…
Чёрный кот неизвестной породы,
просыпаясь, бредёт в коридор.
Где-то там в глубине коридора
всё такая же власть темноты,
и, почти недоступна для взора,
там порой проявляешься ты.
И сквозняк, разорвав паутину
на разбитом ветвями окне,
признаёт тебя за Прозерпину
и твой голос приносит ко мне.

В ночи…

В ночи город станет тише —
уснёт, темнотой объят…
Мы встретим рассвет на крыше,
как тысячу лет назад.
Мы будем, дойдя до края,
смотреть на огни в домах.
И пусть высота пугает,
нам станет неведом страх.
Лишь только заря лучами
земле передаст привет,
мы будем болтать ногами,
усевшись на парапет.
Как ангелы или боги,
парящие над землёй,
всему подведём итоги
и всё разрешим с тобой.
А после вернёмся к этим,
что ищут внизу себя,
чтоб где-то на белом свете
опять всё начать с нуля.

Снег

Третий Рим

Посмотри свысока
на глубинный народ.
Стиснув зубы, века
он плетётся вперёд.
Его ноша легка,
но он еле идёт.
От извечных снегов
до субтропиков он
прославляет волков,
презирает закон.
Он меняться готов,
но считает ворон.
А его пастухи
далеки от забот.
Вроде все от сохи,
но соха их гнетёт.
Льют ведро чепухи
под шуршанье банкнот:
«Нам ещё подождать,
нам сейчас не о том,