Навстречу им попался хозяин. Он игриво посмотрел на них и многозначительно пропел:
– Шалуны! Уединились. Всё бы этим молодожёнам ото всех сбежать! У меня комната гостевая наверху готова, не хотите туда пойти?
– Нет! – ожила вдруг заледеневшая Александра.
– Ну, как хотите, – пожал плечами удивлённый её реакцией Денис. – Моё дело предложить.
По пути домой Александра сидела, вжавшись в сиденье, и неотрывно смотрела в окно, ничего, впрочем, за ним не видя. Её никто и никогда не бил. Ни родители в детстве, ни другие дети в садике или школе. А тут вдруг… Ни за что… И не кто-нибудь, а собственный муж, самый родной, самый близкий. В голове стучало только одно: уйти, срочно, сейчас же, пока жива, пока совсем не изувечена, ни физически, ни морально…
… Но она никуда не ушла почему-то. То ли от безволия, то ли всё-таки от любви. Хотя, какая уж тут любовь…
Он ушёл сам. Через год с небольшим того, что и семейной жизнью-то назвать невозможно. Всё это время он в полном соответствии с законами жанра пил, изменял, не считая нужным ничего скрывать, пропадал в кабаках с друзьями и люто ненавидел её, Александру. Правда, бить больше не бил, потому что, когда попробовал сделать это снова, Саша схватила первое, что попалось под руку (это оказалась тяжёлая каменная статуэтка) и выдохнула ему в лицо: «Только попробуй!»
Захар посмотрел на неё долгим тяжёлым взглядом, но руку опустил и отошёл. Семьи, о которой так мечтала Саша, не стало. Но в соседней комнате жила мама, и Захар с Сашей, по какой-то необъяснимой негласной договорённости старательно делали перед ней вид, что всё хорошо, на деле живя в состоянии холодной войны.
Случались, правда, и относительно мирные периоды. В один из таких редких моментов Захар спросил у неё:
– Ты что, меня приворожила, что ли?
– Что я, совсем с ума сошла? – ответила она, пожав плечами. – С чего ты взял?
– Ну, посуди сама. Любить я тебя не люблю. Правда, уважаю. Девка ты умная и сильная. Непонятно только, с какого перепугу со мной живёшь… Значит, любить не люблю. – Он загнул мизинец, украшенный золотой печаткой.
Александра терпеть не могла никаких украшений у мужчин, кроме тех, что и украшениями-то не являлись: крестика да обручального кольца. Захар ни то, ни другое не носил, а вот печатку уважал. Она с отвращением посмотрела на его красный палец с рыжеватыми волосками и в который раз внутренне содрогнулась. И ведь любви-то уже, пожалуй, не осталось. А вот – поди ж ты! – живёт с человеком чужим и нелюбимым уже. Смотрит на него каждый день, сама себе удивляется, но ведь живёт! И самой-то себе не объяснишь, в чём дело, а уж другим и подавно.
Уже давно она стала просыпаться по ночам и подолгу лежать, чувствуя себя маленькой одинокой пылинкой в огромном мире. Когда она поняла это впервые, даже села на кровати, тяжело дыша от испытанного ужаса. Одна… Совершенно, безнадёжно одна. Тогда в её жизни ещё не появилась Ангелина, а маме рассказать обо всём было нельзя: расстроится. Да и не хотела она их свадьбы с Захаром, не нравился он ей. Но Александра настояла. Глупая, самонадеянная и наивная. А теперь как к маме пойдёшь? Посыпая голову пеплом? Нет, нет, только не так!
И вот сидела она перед чужим человеком, с которым делила жизнь, и слушала.
– Любить я тебя не люблю, – снова отчётливо произнёс, загибая пальцы, Захар, будто черпая наслаждение в этих жестоких словах. – Физически ты меня не привлекаешь. Детей я от тебя не хочу, – тут он приостановился, улыбнулся желчно, глядя на её окаменевшее лицо, и вновь повторил, сознавая, что бьёт в самое слабое, самое больное её место: – Детей от тебя мне не надо. Мне вообще ничего от тебя не надо. А вот почему-то живу с тобой.
