– Я никогда не ошибаюсь, – возражает решительно мой собеседник, а по усталому лицу пробегает тень улыбки.
А усмешка, отмечаю про себя, получилась печальной.
– Ну, – в нерешительности и, не смея поверить в происходящее, переминаюсь с ноги на ногу, – если нужен, то…
Борис Николаевич берет быка за рога.
– Есть порученьице…
– Вы?.. Мне?.. Поручение?..
– А чему ты удивляешься? Кому, как не тебе могу сегодня довериться?
– Но… – я по-прежнему смущен и растерян, – я же не…
– Короче, так, – Борис Николаевич вновь рубит воздух широченной ладонью. – На конференции присутствует нынешний москвич, а в прежние времена – наш с тобой земляк…
В ответ киваю и, набравшись храбрости, даже прерываю:
– Знаю, о ком речь… Его Москва прочит в первые секретари, да вряд ли из этого что-то выйдет. Делегаты не настроены…
– Выйдет или нет, – отвечает Борис Николаевич, – это дело десятое. Его партийная карьера меня не волнует и…
Верх, конечно, наглости с моей стороны, однако опять прерываю.
– Но он, – напоминаю, – ваш друг… Все знают…
– Да, – Борис Николаевич по-прежнему грустно улыбается, – друг и… Еще какой друг!
– Со студенческой поры, – спешно подсказываю я и резюмирую. – Если б не ваша протекция, то кто б его нынче знал?
– Увы, – Борис Николаевич тяжело вздыхает, качая головой, и на широкий и прямой лоб, испещренный шрамами времени, то есть глубокими морщинами, ниспадает знаменитая прядь волос, – ошибался.
Тут, наглея окончательно, рублю по-кавалерийски – наскоком и сплеча.
– Уж вы так доверчивы, – говорю и осуждающе хмыкаю, – и не разборчивы в выборе друзей, а столь многие и такие горькие разочарования не шли впрок.
– Может быть… Может быть, – совсем не так уверенно, как хотелось бы мне, отвечает Борис Николаевич.
Я изумленно смотрю ему в глаза.
– Вы… все еще сомневаетесь?!
Борис Николаевич согласно кивает.
– Не хочется верить, что все…
– К сожалению, все, – решительно заявляю я. – Даже земляки… Кто-кто, а они-то всем по гроб своей жизни обязаны… Хоть тот же Глеб Бурбулюк или Лана Мишина… На вашей могучей спине вы многих вывезли, – окончательно распаляюсь и продолжаю. – А ваши генералы? Можно сказать, в свою семью ввели… Куда еще ближе… А они?
Борис Николаевич разводит руками и вновь тяжело вздыхает.
– Это правда: некоторые подвели.
– Некоторые? Подвели? – в ужасе переспрашиваю я и сам же отвечаю. – Не некоторые, а все и не подвели, а предали. Предали незаслуженно. Впрочем, – тотчас же поправляюсь, – заслуженных предательств не бывает.
– Это ты про кого? – спрашивает он, хотя по его глазам вижу, что ответ на собственный вопрос он прекрасно знает.
– Назвать, да?
– Уж изволь, голубчик.
– Весь-то список длинный, Борис Николаевич… Ну… Хотя бы Муцкой, Коржавин, Безбородов, Скворцов.
– А тут, братец, поподробнее… Аргументики надобны, аргументики.
– Вам, Борис Николаевич, еще и аргументы подавай, да? Будто вы их не знаете.
– Положим, не знаю, – ухмыляясь, отвечает он.
– Ну, если так… Первый…
– Это, значит, Муцкой, да?
Чувствую иронию, но не реагирую, а продолжаю:
– Первый, возомнив себя этаким наполеончиком, всадил нож вам в спину, причем, по самую рукоять…
– А второй? – все также иронично спрашивает Борис Николаевич.
– А он на всех углах рассказывает про вас всякие небылицы и ему верят, потому как уж слишком был приближен… Это ли не подлость?
Борис Николаевич вновь глубоко вздыхает. Откинув со лба упавшую прядь волос, еле слышно признается:
