Или точнее, когда верхи не могут, а низы не хотят. Хотя со стороны могло сложиться впечатление, что не могут и не хотят обе противоборствующие стороны.
После долгих дебатов переворот был намечен на первое мая, когда в их товариществе должно было состояться очередное перевыборное собрание. Ну и сама дата, которая настойчиво призывала всех трудящихся к единству, тоже внушала некоторый оптимизм и звала на баррикады. Решили, что вместо выстрела с «Авроры» сигналом для выступления должна быть речь с разгромными обличениями прогнившего режима Прохорчука.
Оставалось только найти лидера – того, кто повел бы толпу на штурм Правления, ну или того места, где в сознании обманутых дачников оно должно было теперь находиться, и зачитал бы обвинительный приговор председателю. И этот лидер-спикер не заставил себя долго искать. Выбор пал на Дмитрия Петровича, что громче всех разорялся по поводу творившегося произвола и беззакония, ловко подбирая для этого нужные эпитеты и междометия. Увидев Дмитрия Петровича в праведном гневе, когда тот как мантру, по поводу и без, повторял ставшую уже крылатой фразу: «Весь актив должен быть распущен», мало-мальски эрудированный человек непременно бы сразу же вспомнил непримиримого Катона – римского сенатора эпохи Пунических войн – с его историческим и пресловутым: «Карфаген должен быть разрушен». Но, к сожалению, у нашего Катона оказалась запущенная гипертония:
– Мужики, стоит только мне разволноваться, верхнее сразу под двести. Ну я-то еще ладно, боязно в ответственный момент гикнуться и тем самым общее дело загубить, – оправдывался несостоявшийся предводитель крестьянского восстания.
Тогда обратили взор на индивидуального предпринимателя Степана. Орел, сажень в плечах, три куба дров наколоть – что пару затяжек сделать. «Мазду» Дмитрия Петровича из гиблой колеи на днях одним пинком выпер. А то хотели было уж за трактором посылать. Да и имя у него вполне подходящее для крестьянского атамана. Но Степа тоже, недолго думая, взял самоотвод:
– Дда я ббы ррад, браттцы, но, ссами понимаетте, ккуда мне с моим ппроизношением.
– Ну да, что верно, то верно, как мы сразу об этом не подумали.
В группе активистов поселилось уныние. Мужики какие-то нынче неполноценные пошли. Бабы вон – те и то лучше. При этом все посмотрели на многодетную мать – Алину – местную Жанну д’ Арк, без которой тут не обходилось ни одно мало-мальски значимое мероприятие, особенно если надо было при этом поорать. На ее обычно исполненное праведным гневом волевое конопатое лицо, сейчас почему-то опущенное долу, на инстинктивно поднятые ею на уровень груди, как бы для защиты, руки. Потом так же дружно перевели взгляд на живот, что устремился Жанне в подбородок и вопрос, к ее облегчению, исчерпался сам собой.
Долго или коротко перебирали так они кандидатуры, спорили – рядили, потом опять перебирали. И везде то одно, то другое, то третье. Каждый из кандидатов актива оказывался либо стар, либо млад, либо хвор, либо косноязычен, либо еще как-нибудь непригоден для ответственной миссии вождя. Хоть ты тресни. Кадровая яма прям какая-то. В итоге выбор народа пал на Ивана, когда тот совершенно случайно вышел из своей хижины, расположенной неподалеку от местного Гайд-парка, на гул возмущённых дачников – посмотреть, не случилось ли что.
Иван – мужик лет сорока пяти – кряжистый и немногословный, никогда, впрочем, не интересовался политикой и жил исключительно сам по себе, единоличником, никак и нигде не отсвечивая. В споры не лез, в общественные дискуссии не встревал, знай, мотыжил как святой Франциск свои грядки. Не мудрено, что про него все забыли. А тут такая удача, сам, можно сказать, нарисовался.
