Несбывшийся ребенок - страница 9

– При первых звуках сирены надо немедленно проснуться, – объясняет папа. – Вскочить с кровати, взять маску и чемодан и спешить – спокойно, без паники – в подвал.

Не могу понять, отчего у меня так тяжело на сердце. Все вскакивают с кроватей, хватают маски и маленькие чемоданчики, упакованные и подготовленные как будто для отпуска. Быстро спускаются в подвал. Метцгеры со второго этажа еще только выходят из квартиры. Герр Метцгер в своем теплом черном пальто, пропитанном запахом камфары. Его жена в мехах: соболь, шиншилла, норка грудой вздымаются на плечах. Запястья, пальцы, уши и горло увешаны драгоценностями. Она спит в них? Они зарыты в ее снах?.. Герр Метцгер поддерживает жену, которая спускается очень медленно. Герр Шнек, комендант дома, кричит им: «Поскорее! Тревога не учебная. Надеваем маски. Раз-два, зак-зак!»

Они спускаются, все ниже и ниже. В подвале холодно, даже холоднее, чем в непротопленных квартирах. Земля гудит от ударов бомб: невидимый монстр гуляет по городу.

– Помните: разговаривать запрещено, – объявляет Шнек.

– Мы здесь надолго? – вздыхает фрау Метцгер.

– Не разговаривать, – предупреждает Шнек.

– Мой артрит…

– Тихо! – повторяет Шнек.

– Мам, а он почему разговаривает? – интересуется Зиглинда.

Шнек поворачивается к ней.

– Я говорю, чтобы сказать, что нужно молчать.

– Совершенно верно, – шепчет герр Шуттманн.

– Т-с-с-с, – шипит Шнек.

– Я не говорю, я шепчу, – заявляет герр Шутт-манн.

– Но теперь-то говорите!

– Я просто хочу объяснить, герр Шнек, что ваше замечание было необоснованным, поскольку я не говорил, а шептал.

– Все равно вы расходуете воздух. На каждого отведена определенная мера, и вы потребляете больше, чем полагается.

– Теперь и воздух у нас по карточкам, – шутит кто-то, и смех эхом раскатывается по подвалу.

– Кто сказал? – взвизгивает Шнек.

Тишина.

– И еще, – заявляет Шнек. – Не надо пугать детей бомбами.

Зиглинда хочет спросить его, правда ли, что англичане красят самолеты специальной краской, от которой те становятся невидимыми и неуловимыми для прожекторов, – однако не решается. Курт начинает реветь, от его крика просыпается другой ребенок, и еще один, и еще один. Весь подвал заполняется плачем.

– Дамы, дамы! – вопит Шнек. – Уймите своих младенцев.

– Они еще малы, – говорит папа. – Их легкие не расходуют много кислорода даже во время плача.

Шнек внимательно изучает Курта и малыша Шуттманнов.

– Логично, – соглашается он.

– Благодарю, – отвечает папа.

– Не разговаривайте, – повторяет Шнек.

– Ш-ш-ш-ш, – матери качают младенцев. – Ш-ш-ш-ш.

Легкая рябь на темной воде.

Только после официального заявления рейхсмаршала Шнек смягчает правила.

– Теория экономии кислорода оказалась научно не обоснованной, – объявляет он. – Недостаток воздуха возможен только в полностью герметичных бомбоубежищах, а таких не существует, так что нам нечего опасаться. Автор этого нелепого правила понесет соответствующее наказание. К счастью, герр Геринг раскрыл нам глаза на истинное положение вещей, теперь мы можем разговаривать сколько угодно.

Тишина.

Бригитта Хайлманн спит очень чутко. Нередко она просыпается среди ночи, когда весь дом погружен в сон, и даже Шнек уже не несет свою вахту. Все ночные звуки ей хорошо знакомы: колеса электропоезда, прибывающего на станцию Савиньи-Плац, рассекают темноту; потрескивает, остывая, черепичная крыша; стучат по лестнице каблучки танцевальных туфель фройляйн Глекнер, когда она, вопреки правилам, возвращается домой за полночь: двенадцать ступенек, пролет, двенадцать ступенек, пролет. И более близкие звуки: Юрген и Зиглинда время от времени что-то бормочут во сне, младенец вздыхает и похныкивает, старинные напольные часы, привезенные из фамильного дома Хайлманнов, отстукивают час ночи. И еще ближе: дыхание мужа во сне – очень прерывистое, будто он раз за разом видит один и тот же кошмар, будто его раз за разом нагоняет страх. Сегодня к этим привычным звукам добавляется что-то новое – или ей только кажется. Звук выламываемой двери, царапающий скрежет тяжелой мебели по паркету.