Но, мне было пятнадцать, и…
— Эй, Злата, ты в порядке? Чего ты так уставилась?
Ах, чего я уставилась? Чего уставилась?! Эта фраза не престает меня преследовать.
Вычеркнув из своей жизни такие понятия как «логика» и «здравомыслие», я ринулась вперед и вцепилась губами в своего спасителя. Воспаленные губы коснулись чего-то мягкого, прохладного и влажного. Парень оторопел от такого действия и на время попросту застыл.
Ну а что? Ведь, мы уже целовались, а поцелуев много не бывает. Да и Сема заслужил. Вопрос только — это ли награда для него?
Мне было пятнадцать, и я целовалась. Второй раз. Единолично и без участия партнера. Я помилую себя за это лет так в тридцать, потому что мне было пятнадцать и класть я хотела на свод правил, которые правильные девочки, зазубривают с малых лет, как «Отче наш». И пусть за этот грех меня больше не допустят в Рай — чихать. Меня облили ядовитой смесью, назвали свиньей, окунули в зловонные помои — какие ж тут манеры? Какое ж тут целомудрие?
Первым отпрянул Сема. Одним движением руки он убрал мой поцелуй со своих губ, отчего любимая родинка перестала блестеть. Я поникла. Упала с небес. Как ледяной град на голову посыпалась вся моя мнимая уверенность, провоцируя неприятную боль в висках.
Соколов выдохнул. Банально выпустил воздух, и больше ничего. Задумался. Кажется, о бесконечном двигателе. Усмехнулся, покачал головой и несколько раз выругался себе под нос. И, наконец, посмотрел на мое пылающее от стыда лицо.
— Если это было «спасибо», то я немного не расслышал. Спорим, ты засачкуешь повторить это снова?
***
С большим усердием, я выжимала белые гольфы, которые стали серо-зеленого цвета. Кожа покрылась мурашками. Туман рассосался, а только показавшееся солнце, несправедливо поторопилось спрятаться за горизонтом. Мы сидели на берегу пруда, восстанавливали силы и задумчиво молчали.
Первой начала я:
— Так значит, ты больше не злишься на меня? — я украдкой поглядывала на Семена, так как сильно смущалась.
Облокотившись на локти, Семка скинул с себя мокрые кроссовки.
— Смеешься? Злиться на тебя, Злата, тоже самое, что сердиться на младенца, за то, что гадит в штанишки.
— Да уж… Я действительно облажалась.
— Ой, только не загоняйся. Ты сама придумаешь себе высокие рамки, а потом сама же не в силах из них выйти. Все не так плохо.
— Не так плохо? — возмутилась я. — Ты шутишь? Твой брат затравил меня, как постельного клопа!
— Уверен, в глубине души он этого не хотел.
Гольфы выпали из моих рук.
— Ушам своим не верю — ты защищаешь его?!
Семка помедлил с ответом, а потом принялся натирать переносицу, словно не желал отвечать.
— Он мой брат, Злата. Я всегда буду искать повод, чтобы оправдать его. Даже самый крохотный.
Эгоизм взял надо мною вверх.
— Ах так? Может, тогда и Рыбина оправдаешь? Возьмешь огромную лупу и рассмотришь этот крохотный повод?
Он невесело хохотнул. Последние лучики заката пробежались по его красивому лицу.
— Понимаешь, из любого навоза можно слепить конфетку. Но, это будет конфетка из навоза. Так что, Рыбину ничего не поможет.
Я принялась нервно теребить кулон на шее, и Семен это заметил.
— Помнишь, ты расстроилась, когда думала, что потеряла его? — спросил он. Я кивнула, не понимая, к чему он клонит. — Так вот, твое золото оставалось всегда при тебе и остается до сих пор. Правда, оно хромает на одну ногу и придумывает дурацкие стишки. Пашка — твое золото, Злата. Наша семья — наше богатство. Я не могу так просто отказаться от брата, только потому что у него поехала кукуха. Не могу.
