Поэтому мне и показалось знакомым её лицо, хотя до сего момента я ни разу в жизни с ней не сталкивалась. Агнесса напоминает Марию – какой она могла бы стать лет через двадцать.
Фигура её, хоть и чуточку округлилась, сохранила общее изящество пропорций. Волосы светлые, и будто бы даже не знакомы с сединой. Но на лицо время уже наложило свой характерный отпечаток. Изменились контуры: слегка оплыли щёки, глаза немного глубже погрузились в свои гроты – глазницы. Отчётливые складки пролегли по углам рта и на веках. Сеточка морщин оплела кожу по наружным уголкам глаз. Несколько бороздок образовалось на лбу. Время начинает неумолимо сминать свой старый шедевр, чтобы позволить блеснуть новому. Надолго ли?…
– Мари? – Агнесса недоумённо вскидывает брови. – Ты что делаешь?
Однако, нужно что-то ответить. Мне с этими людьми ещё год придётся как-то уживаться. Лучше не портить отношения.
– Смотрюсь в зеркало, – отвечаю я вполне миролюбиво. И, главное, абсолютно честно. За исключением того, что я – не Мари.
– Но ты же… голая! Это неприлично!
– А кто меня видит-то? – резонно возражаю я. – И вообще, стучаться надо, мамуля.
Агнесса безмолвно открывает рот. Закрывает его. Хлопает ресницами. Кажется, я веду себя как-то нетипично. Не так, как обычно ведёт себя Мария с матерью.
– Зачем ты разглядываешь себя голая в зеркале? – наконец, формулирует Агнесса волнующий её вопрос.
– А как же иначе я узнаю, красива я или нет? – я стараюсь быть предельно вежливой и объективной. Как всегда, если я оказываюсь в затруднительном положении, то предпочитаю опираться на факты.
– Хм, – (кажется, на мамашу подействовала моя рассудительность). – А с каких пор это тебя вообще интересует?
Странно. Неужели такая – прямо скажем, редкой красоты – девушка, как Мария де Мюссе, никогда не интересовалась собственной внешностью? Ну так значит теперь она начнёт интересоваться. Покуда я имею к ней отношение.
– С сегодняшнего дня, – сообщаю обалдевшей мамочке.
– А что случилось сегодня днём?
Сообразительная мне досталась мать. Понимает, что без серьёзной причины люди кардинально не меняются.
– Может быть, до меня наконец-то дошло, что я уже не ребёнок, – отвечаю ей в тон.
Агнесса поднимает с пола мою рубашку и впихивает мне в руки.
– Оденься. Даже окно не занавесила!
Она торопливо задёргивает штору. В комнате сразу становится темней, несмотря на горящую свечу.
– Значит, не ребёнок, – задумчиво произносит мать, пока я одеваюсь. – Интересно, откуда такие выводы…
Я понимаю, что ей не по себе от непривычного поведения дочери. Нужно успокоить человека.
– Мамуля, всё нормально, – я быстро подскакиваю к ней и чмокаю в щёку. – Ты у меня прелесть! Кстати, тоже можешь на себя полюбоваться на досуге. Я уверена: есть на что!
– Спокойной ночи, – лепечет Агнесса. Кажется, мои успокоительные слова произвели обратный эффект: я её окончательно добила.
– Какой бес вселился в ребёнка? – бормочет она, уже спускаясь по лестнице.
Ах, если бы маман знала, насколько близка она сейчас к истине.
Кстати о бесах. А где, собственно, сейчас сама Мария? То есть, её душа? Она ведь, в отличие от меня, связана с этим телом неразрывно. И если я могу приходить и уходить по своему желанию, она обязана всё время оставаться на месте. Если хочет выжить.
С момента вселения в тело у меня как-то не было времени с ней пообщаться. Возможно, она обиделась на мою бесцеремонность. Возможно, никто даже не удосужился предупредить её о моём прибытии… Впрочем, дрова не имеют права голоса. Так учат нас при поступлении на работу в любой из отделов Воздушного Департамента. Спрашивал ли кто-нибудь из людей у полена, прежде чем бросить его в очаг: а желает ли оно сгореть?
