Меры безопасности, предпринятые тремя оставшимися владельцами опасного трофея, хоть и позволили нанести нападавшему врагу большой урон, тем не менее не смогли уберечь двоих из них. После последней схватки, на которой в общей сложности было убито двенадцать человек, из которых семеро были заезжими гастролерами, на некоторое время все затихло и было непонятно, засвечен Израиль Иммануилович или нет. Но потом пришли и к нему.
Чем этот визит закончился, я уже слышал.
…
К тому моменту, когда внук фрау Шульцбрехт пришел за ушами своей бабушки, жрецы культа Императора никак не проявляли себя уже много лет, и у Израиля Иммануиловича были все основания полагать, что организация эта понесла невосполнимые потери и что ею была утеряна ключевая, выводившая на него информация. Это притупило его бдительность, и в минуту нахлынувших воспоминаний он совершил непростительную, по его словам, ошибку: похвастался передо мной своим «подвигом» и своим трофеем и тем самым втянул меня в эту историю. И хотя в своих предположениях Израиль Иммануилович, в целом, оказался прав, он недооценил упорство и целеустремленность этих фанатиков. Как выяснилось, за ним наблюдали и наблюдали давно. И первым, кто смог в этом убедиться, был я.
Тем не менее ночной визит ко мне чмокающего весельчака-садиста и его подручного показал следующее: во-первых, эти люди не были абсолютно уверены в том, что у Израиля Иммануиловича есть то, что им нужно; во-вторых, контакт со мной выявил их присутствие, а значит, они утеряли фактор неожиданности, со всеми вытекающими последствиями.
Самое последнее из этих последствий, одетое в дивный шелковый костюм и черные лаковые туфли со шнурками, удобряло сейчас почву под молодой пинией.
Мразь, потерявшая свою шляпу, ушла дворами из устроенной на нее и ее громил засады и, вероятнее всего, готовила ответный удар.
Да. Все было хуже некуда.
Но спокойствие не покинуло меня, и причиной тому был не только ром.
Главной причиной был этот удивительный старик, который полчаса лечил мне мозг сказками про «овечек», хотя ему, как и его ныне покойным друзьям-партнерам, светил «колумбийский галстук». Было ли это бесстрашие или такая своеобразная форма неистребимого еврейского оптимизма, я не знаю, но только, глядя на него, я чувствовал, что, пока звучит в эфире его хрипловатый баритон, со мной будет все в порядке.
…
Размышлять о природе человеческих страстей лучше всего с мешком на голове. Этим я и занимался по дороге назад.
Пикап скрипел. Самсоны опять болтали на своем иврите, не обращая на меня никакого внимания.
Я вспомнил, как Израиль Иммануилович, его сестра Нехама и пес по кличке Бумц вышли проводить меня на крыльцо.
Израиль Иммануилович и Нехама махали мне рукой, а Бумц вилял хвостом и облизывался.
Перед самым моим отъездом Израиль Иммануилович подробно проинструктировал меня, как мне взаимодействовать с братьями-бородачами, которые будут теперь за мной «присматривать», а у меня опять началось что-то вроде раздвоения личности: я слушал его, и мне казалось, что это сон или кино и что все это происходит не со мной. Я даже пару раз ущипнул сам себя, чтобы избавиться от наваждения, но тщетно – все было по-настоящему.
Потом я подумал о том, что опять упустил хорошую возможность поинтересоваться у Израиля Иммануиловича, как к нему пришла идея открыть магазин подержанных членов.
А потом я услышал хруст разбитого закаленного стекла, и со всех сторон послышались какие-то странные хлопки.
