– Ты еще жив, малыш, но не факт, что это для тебя хорошо…
Я открыл глаза и увидел обнаженный торс пятидесятилетнего мужчины с выколотой на груди большой разноцветной татуировкой архангела Михаила, облаченного в воинские доспехи, с мечом в одной руке и со щитом в другой. На щите был начертан короткий текст на незнакомом мне языке, вероятно какой-то девиз, состоящий из двух почти симметричных половин, что-то вроде «Quod licet Iovi, non licet bovi»>2. Татуировка была исполнена мастерски, архангел получился как живой, с лицом, не предвещавшим ничего хорошего.
Подобный раскрас, вероятно, содержал в себе некий скрытый смысл и должен был устрашать наблюдателя, однако вместо того чтобы испугаться, я почему-то подумал о том, что тяга к демонстрации подобной графики в пятьдесят лет, равно как и привычка оголяться на людях, не лучшим образом характеризуют ее обладателя. Это попахивало инфантилизмом, самцовым гламуром, а может и чем-то похуже.
Впрочем, хозяин расписного торса подобными рассуждениями явно не отягощался и пребывал в прекрасном расположении духа. Над его выпирающей вперед волевой челюстью с раздвоенным подбородком сияла широкая улыбка. В берцах и армейских маскировочных брюках, подпоясанных брезентовым ремнем, он, похоже, чувствовал себя гораздо более комфортно, нежели в цивильных плаще и шляпе. Да и исполнявшийся им теперь цирковой номер был посерьезней: «остренькое» такое попурри с холодным оружием. В этом деле он, определенно, был большой мастер: нож летал у него меж пальцев, как монетка у фокусника. Судя по его довольному виду, он согревался мыслью о том, что теперь у него будет возможность отрезать у меня не только палец.
Внезапно он остановился и, указывая кончиком лезвия на надпись на щите предводителя небесного воинства, спросил:
– «Кто не со Мной, тот против Меня» – чуешь, чем пахнет, Йозель?
– Да, – ответил я, не задумываясь. – В вашем случае – горелой человечиной.
…
«Они все такие сентиментальные, эти убийцы!» – съязвил как-то раз один мой знакомый библиофил после того, как посмотрел очередной блокбастер, в котором немногословный спаситель человечества в перерывах между массовым забоем явных и мнимых врагов, то ли человечества, то ли своих собственных, успел пожалеть дрожащего от холода бездомного котенка и повздыхать по поводу не политых вовремя цветов в своей оранжерее. Слушая теперь разглагольствования человека без шляпы, я имел прекрасную возможность убедиться в том, что убийцы могут быть еще и очень набожными.
Этот коротко стриженный широколобый дядя с большими залысинами, по его собственным словам, почти всю свою жизнь духовно совершенствовался и проявил на этом поприще недюжинное усердие. Он исключительно строго соблюдал все посты, исправно посещал церковь и каждую зиму купался в ледяной воде. В каком-то дальнем монастыре у него был персональный священнослужитель-наставник, с которым он любил подолгу беседовать о выборе правильного пути и которому он исповедовался, а дома на стене висела старинная семейная икона, «хранившая» его от бед.
Меня всегда удивляло то, как изобретательно люди игнорируют заветы, данные им Богом, и при этом еще называют себя верующими. Год за годом, столетие за столетием на простые и лаконичные слова они слоями наносили свои интерпретации и, что гораздо хуже, дописывали от себя. В результате изюм смысла окончательно потерялся в огромном кексе формы, а я сидел в подвальном помещении, оборудованном под тюремную камеру, напротив христианина, которому бесполезно было объяснять, что заповедь «не убий» не подразумевает никаких исключений с делением на «своих» и «чужих» и что она одна перетянет все его многолетние культовые потуги и знание наизусть Евангелия от Матфея.
