Хозяин собрал в кулак пучок щепок и зажег их внутри довольно странной посудины, которую он назвал «самоваром». Дымовую трубу он приладил к печной отдушине. Уже через пару минут внутри самовара что-то весело загудело. Хозяин сел на грубо сколоченную лавку, покрытую вязаной дорожкой, и уставился на Тима:
– Пафнутием меня зовут! – сообщил он, – Русский я, хотя родился тут уже. Мои деды еще до революции сюда рванули. Про старообрядцев слышал?
Тим покачал головой.
– Эге… Ты поди и про революцию нашу, мать ее так, ни черта не слышал…
– Ну почему же, – возразил Тим, – слышал немного…
– Ну, неважно это уже. Мы тут скоро с Жоржем должны будем поработать маленько, а ты тогда выйди во двор, когда я попрошу – дождь уже кончился – и посиди там тихо, что бы ни случилось. Не твоего это ума дело. Понял?
Тим кивнул.
– Ну и хорошо. Что можно будет, он тебе по дороге обратно объяснит. А сам больше сюда не приезжай. Не мой ты, ошибся твой приятель.
– Что значит, «не ваш»? – переспросил Тим.
– То и значит. Потом, может, больше поймешь, а пока просто помалкивай.
Тим снова кивнул, уже немного обиженно.
Самовар начал издавать звуки, похожие на свист. Пафнутий встал и, достав с полки белый фарфоровый заварочный чайник с яркими цветами на боку, плеснул в него кипятку из самовара, а затем, покрутив его внутри, открыл дверь и выплеснул воду наружу. Насыпав после этого заварки, и залив затем ее кипятком, он поставил чайник на стол и посадил на него сверху куклу, обширная юбка которой была похожа на лоскутное одеяло.
– А что с девочкой? – спросил Жоржик у Пафнутия.
– Да бог ее ведает. Болеет говорят, а чем – никто не знает. Врачи сам знаешь как: одни одно толкуют, другие другое.
– А ты ее видел прежде?
– Откуда? Я и теперь не хотел браться. Мне еще с того раза впечатлений хватило. Но тут один знакомый поручился… Залог даже принес. Ну, я залог тот им отдам после, когда все успокоится.
– Что успокоится? – не понял Жоржик.
– Ну как это? Я ж тебе рассказывал! Был у меня случай лет десять тому. Тоже мамаша с ребенком приехала, мол, сглаз снять. А там не сглаз был… там все хуже, и она – мамаша – во всем сама и виновата была. Я ей так и сказал все в глаза, мол, убила ты кого-то, вот и расхлебываешь теперь. Она на меня как накинулась, а после, говорят, даже полицию привела… Ну, я-то тогда почувствовал неладное и еще до их прихода в бега пустился. Почти три года по лесам скитался. Вот тут и осел. Больше не хочу, знаешь ли. Стар я уже на болотах ночевать. Да и своих дел, знаешь ли, полным-полно.
– А тогда что тебе залог тот даст? – удивился Жоржик.
– Люди редко отдают последнее,– ответил Пафнутий, дуя на чашку, чтобы остудить, – если только не верят, что все будет правильно. Эти отдали, значит – верят. А мне ихнего добра не надо. Долг свой исполню, и – до свидания. Потом отдам все обратно. Ну, а ежели снова, как тогда, то будет хоть на что питаться снова три года…
Тим ничего не понимал, но от речей Пафнутия веяло какой-то необъяснимой жутью, причем жуть эта была совсем уж какая-то нездешняя, что ли. Даже тот невероятный кошмар, связанный с бандитскими разборками в южных кварталах, о которых Тим не раз писал в своих статейках, был куда более привычным. Он имел какую-то свою бандитскую, пусть совершенно извращенную, но – логику. Тут же все слова были вроде как абсолютно понятны, и при этом смысл сказанного вообще не ложился, ни на какой привычный опыт. При чем тут полиция? Почему именно «три года» надо ночевать на болотах? Интересным еще было то, что Жоржик всю эту ахинею понимал и воспринимал как будто довольно спокойно, словно бы как должное.
