– Ты мне это уже говорил, – Фиштайна радовало в этой поездке только то, что при тряске все его медали и ордена приятно звенели, – Людвиг, дружище, достань-ка тот лист. Я хочу взглянуть еще раз.
– Да-да. Но я не говорил тебе, что было дальше! – Барон достал из саквояжа несколько бумажных листиков. Выбрав один из них, он протянул его Фиштайну.
– И по-твоему, десять тысяч чертей, вот это написал Кир Дебец? – с сомнением смотрел вице-адмирал на непонятные ему листочки через монокль, – Человек, отдавший Богу душу в четырнадцатом веке! Когда и Дании нашей не было.
– Да! И будь я проклят, если это не так!
На листочке было неаккуратно накарябано несколько штрихов. Вице-адмирал покосился на барона.
– Как ты думаешь, Огюст, что это может быть? – спросил фон Круссе. – Рисунок? Буквы?
– Тысяча чертей, не имею ни малейшего представления! Просто штрихи!
– А вот теперь слушай дальше! – барон протянул вице-адмиралу другой листочек, – На следующую ночь мы с Гретхель провели повторный сеанс и так же оставили лист бумаги и кусок угля. И что ты думаешь? На утро на бумаге были штрихи, но уже больше, чем в первый раз. Вот этот лист, взгляни, – лист был похож на первый, только штрихов там было побольше, – Мы стали проводить сеансы каждую ночь. И каждое утро находили странные послания. В последствии мы перестали класть в шкатулку уголь, а штрихи все равно появлялись! Как ты себе это представляешь, Огюст?
– Никак, Людвиг.
– Мы перестали ставить шкатулку, а просто оставляли лист на столе – а штрихи все равно появлялись! Вот они.
Вице-адмирал внимательно изучал каракули, напрягая всю свою фантазию в потугах что-нибудь разобрать. На листах в верхних правых углах рукой барона стояли даты. И с каждым днем (вернее ночью) каракули становились аккуратнее и даже получалось что-то похожее на текст. На последних листах можно было разобрать даже некоторые буквы.
Карета в очередной раз, скрипнув рессорами, подпрыгнула на ухабе от чего у вице-адмирала слетел монокль. Это оторвало его от бумажек.
– Вот это похоже на слово «всё», – тыкал пальцем в бумажку барон, – а вот это можно прочитать как «уже».
– Знаешь, Людвиг, это можно прочитать как угодно, десять тысяч чертей. Вот я, к примеру, читаю вот это слово как «португалец». Ох уж эти португальцы!
Последние слова Фиштайна барон пропустил мимо ушей.
– Если ты присмотришься внимательней, Огюст, ты увидишь, что на всех листках написано одно и то же. Только на ранних листках ничего не понятно, но штрихи те же и расположены в тех же местах, что и на поздних.
Вице-адмирал протер монокль и вновь прижал его надбровной дугой.
– А в комнату точно никто не мог войти? – спросил он у барона, – Может это твоя сестра написала или этот… как его… Ганс?
– Нет! Никто! Скорее твои ордена не настоящие, чем эти надписи! Все ключи от залов я всегда ношу с собой, дубликатов нет, я уверен.
– Людвиг, в твоём замке слуг больше, чем проклятых мышей в трюмах судов из Африки. Так неужели тебе не приходило в голову, что они обитают в нем на правах хозяев и самому безмозглому пришла в голову идея обводить и тебя и милую Гретхель вокруг пальца. Не удивлюсь, если в твое отсутствие самый последних твой полотер за бутылочкой испанского хохочет над удачной шуткой что твоя лошадь. Ты проверяешь свои погреба, Людвиг?
– Ах, Огюст, мы же с тобой об этом говорили. Слуги не при чем. Я лично дежурил в фойе.
